Валерий Попов - В городе Ю.: Повести и рассказы

Господи! С Ромкой! Какие новости, к сожалению, с опозданием я узнаю! Ведь она невестой Ясона уже считалась, и даже семьи их согласились — и вдруг! Успокоишься тут навеки, как же! Обычно «серьезно» у Ромки бывает лишь в связи с каким-нибудь крупным общественным процессом в нашей стране — «серьезное чувство» у него становится как бы Музой Перемен, этакой Свободой на баррикадах с открытой грудью, как на картине Делакруа!

Француженка Аньес шла под его глубоко скрытое диссидентство (даже не переписывались, не то что не встречались), Варя, дочь директора института бывшего марксизма, ныне философии, «шла под перестройку» («Как я мог раньше иначе жить?!»)… Потом все, естественно, рушилось — притом с глубокими внутренними потрясениями («Я столько в нее вложил!»).

Подо что же, интересно, он Таю захомутал? Хозяйкой Местной Горы тут ее зовут. Чем же ее Ромка скрутил? Только серьезностью — не иначе! Мол, у всех лишь легкий флирт, ну в крайнем случае — любовь, а у него — серьезное чувство, накрепко связанное с общественными процессами!

Что же, в таком случае, затевается тут? Ну, никак прямо не улететь! Помню, меня Ромка всю жизнь донимал именно процессами, ж и в и т е л ь н ы м и процессами: почему я не принимаю в них деятельного участия?! Сначала, если не ошибаюсь, то был процесс освобождения марксизма-ленинизма от сталинизма. («Неужели ты можешь терпеть это дальше?» — восклицал с болью он.) Потом вроде было очищение марксизма от Ленина («Тебе все еще нравится этот сатрап?! Сколько можно?!»). Перед ним всегда себя чувствуешь туповатым и квелым: не то что возненавидеть сатрапа — даже полюбить его не успел! Потом, помню, было очищение марксизма от Маркса — и уже в конце, насколько я помню, от Энгельса, и всегда это было страстно, с отрыванием живой плоти…

Чем же он с а м у Таю запугал?

А-а-а! — вспомнил я, он же религию в последнее время оседлал и разговоров ниже как об Иоанне Предтече не признавал. Такому не откажешь.

Ну, ясно стало теперь! Я полетел над плоскогорьем. На подбородке Маркса что-то блестело. Сопля? Я приблизился. Господи! Да это же «Капсула-2»! С сидящими в ней хлопцами: группа «Сокол»! С некроантенной, что должна их поднять на подвиг!.. На какой? Почему-то я не в курсе и ничего не ведаю, как всегда? Уволен?

Я пошел наверх… Господи, как страшно затеряться в пустоте, в этих мало кому понятных измерениях!

Я рванулся вниз.

Море было палевое, тихое. Выделялись только рябые пятачки, словно вдавленные дном бутылки,— медузы! Штиль. Я пошел по поверхности, перепрыгивая медуз. На каждой медузе расплывалась словно бы круглая чернильная печать: «Проверено!»

На краю нагромождения камней стоял камень, «сунувшийся» к морю и, словно дракон, в трещинах чешуи. За ним шел ухоженный пляж. Из спасательного домика с обвисшим флажком на шпиле вышел грузный усатый спасатель, шел, накалывая мусор. Когда мы сблизились, я с удивлением увидел, что он в полной казачьей форме: пыльные сапоги, черные брюки с лампасами, гимнастерка с портупеей, меховая папаха,— а мусор он накалывал на шашку! Надо же, до чего политизация дошла!

«А что, инородцев спасаем?» — хотел было съязвить я, но постеснялся. Не люблю понапрасну пугать мистикой людей. Зачем это? К тому же я с изумлением увидел — передо мной бывший секретарь обкома по идеологии Кныш, всегда раньше выступавший по праздникам. Надо же, как повернулась судьба! Но все равно мистика явно была ему чужда!

Я с трудом втиснулся за ним мимо хлопнувшей двери спасалки. Весь пол в будке был устлан телами казаков! Они просыпались, потягивались, потягивали. Чувствовалось, что они уже тут не первый день и, чтобы поддержать боевой дух, спят не раздеваясь. С удивлением я увидел среди них в полной форме Колю-Толю — и этот здесь!

Он вдруг прямо посмотрел в мою сторону:

— А-а… дублер пожаловал! — растягивая мокрые губы, выговорил он. Я похолодел от такой наглости: я дублер? Я — его дублер? Ну, сволочь!

Но постепенно я ощутил, что он смотрит ч е р е з меня… Естественно! В дверях стоял Геныч — тоже в полной казачьей форме, папахе набекрень… Он — дублер Коли-Толи?! Ну события! То-то мне никак не улететь!

— Так ты казак, что ли? — нагло уставился Коля-Толя на Геныча.

— Ну! Урожденный гребенской! — лихо ответил Геныч.

…А мне-то казалось — мы выросли с ним вместе. Ладно, не лезь!

Начались объятия, приветствия. Наших тут общих с ним друзей было немало.

— Ну, здорово, Вогузочка! Да то, никак, ты, Вуздыряк?! А то, никак, Шило?

Тут оказались два местных школьных учителя — физики и физкультуры, и знаменитый местный этнограф и гениальный гид старик Колояров, и, к моему ужасу, Дима-Динамит, бывший муж Таи… и, судя по взаимному их расположению с Колей-Толей, они были кореша. По взглядам, кидаемым в их сторону, я понял, что не один я опасаюсь их. Я сообразил наконец, почему они все в парадной казачьей форме: передо мной местный казачий хор в полном составе! Но шо за странная спевка?

— Да шарахнуть по ним «Градом» — и все дела! — уже не в первый, видимо, раз восклицал Дима.

Помню, как однажды утром с легкого бодуна Дима выскочил из дома в палисадник (тогда он еще жил у Таи) и пальнул из ракетницы… я как раз стоял на балконе и видел рассыпающую искрами дугу. Ракета пролетела над предгорьями и упала точно на ярко-желтую палатку на склоне. Палатка мгновенно вспыхнула, из нее выскочил толстый голый человек, за ним женщина. По ущельям пронесся дьявольский Димин хохот.

Разразился жуткий скандал — человек из палатки оказался крупным московским чином.

— Вы бы слышали, как он поет! — так я защищал Диму перед Груниным.

— У тебя все поют! — отмахнулся тогда Грунин.

Нынче, стало быть, Динамит снова в форме?

— Об чем шум, станичники? — мрачно проговорил Геныч.

Перебивая друг друга, станичники загомонили. Я с трудом и не сразу понял, в чем суть… Вместе с местным греческим хором летели на вертолете в Минеральные Воды на областной смотр хоров, где традиционно, как и положено, казаки заняли первое место, греки, как и положено,— второе, как и всегда… Но перед посадкой в вертолет получилась драка: греки вдруг оказались недовольны решением жюри.

— Кто-то мутит их! — проговорил Кныш.

Дальше, пока казаки бегали за примиряющим напитком, греки угнали вертолет, приземлили его на голове Маркса (я думал, что там — туман, а там — дым) и отказываются спускаться… говорят — охраняют какие-то свои древние захоронения, которые русские хотят разграбить, лишив их прошлого… М-да.

— А какие требования-то у них? — спросил Геныч.

— Да «Градом» шарахнуть их! — заорал Дима.— Эти старперы наши еще два года будут рожать!

Соблазнительно пятясь, Тая втащила казан с кулешом.

— Пожуйте горячего!