Валерий Попов - В городе Ю.: Повести и рассказы

Огромные наглые твари!.. Моей Нелли на них нет! Она бы им сделала! Пугали: страна пороков, желтого дьявола… Где все это?

Жажда душит безумно! Об алкоголе здесь вопрос как-то не встает. Когда пространно и сбивчиво завожу речь на эту тему, реакция у всех вежливо-недоуменная: «Ват?»

Мы выгружаемся среди мшистых валунов на берегу океана. Вскоре к нам с таким же домиком-прицепом присоединяются друзья мистера Карпентера — супруги Древодеел, костистые, лошадеобразные и тоже простые ВАСПы.

Мы ползаем по воде, отваливаем камни, ловим маленьких крабов. В какой-то момент разговора проскальзывает, что супруги — из космического центра!

Ну, ясно: в ракету решили меня запихнуть!

Я, Джайлс Карпентер, недолгий гость на этой земле…

Замудохали, мичуринцы проклятые!

Потом я ходил между дюнами и рыдал, и студенты школы О ’Нила, орущие в океан, с интересом на меня поглядывали… Откуда такой взялся? Способный паренек!

Интересная моя особенность: всегда мои ч е р н ы е п о д о з р е н и я насчет моего будущего оказываются гораздо светлее, чем реальность. Ракету какую-то выдумал, уносящую меня в небеса. Все гораздо хуже… Но откуда во мне такой оптимизм?

Скорбно постучавшись, мистер Карпентер вошел на рассвете.

Пора?

— Что бы… вы хотели? — кашлянув, спросил он.

В английском не говорят «ты» — только «вы»!

Какое, значит, последнее желание?

Надо что-нибудь скромное, в духе ВАСПа…

— Да вы знаете… я здесь давно… но Нью-Йорка так и не видал.

Карпентер кивнул. Видно, глянулась ему моя скромность — может, он даже гордился ею!

— Вещей, я полагаю, брать не надо?

Карпентер грустно усмехнулся — спорить не стал.

Что «пошлю» я людям, какую «наложу» информацию?.. Только грусть!

Мы ехали по холмистой дороге… И это называется — штат Нью-Йорк? Какая-то тайга! Деревья и только деревья по всех холмам!

Наконец мистер Карпентер протянул вдаль руку — из-за деревьев выглянули черные зубцы небоскребов.

Обшарпанные дома с железными лестницами по фасадам, почти сплошь расписанные из пульверизатора яркими буквами. Какой-то пиратский райончик: косматые негры с намотанными на руки цепями, помахивают ими… разорвали, так сказать, оковы рабства!

Карпентер вдруг остановил машину, повернулся ко мне… В глазах его сверкнули слезы… Так вот, значит, куда меня?

Так что тебе от меня надо было? Может, список кораблей прочесть?.. До середины?

Мы молча обнялись, и я вышел. В конце улицы горела перевернутая машина, оттуда стлался черный дым, и я размазывал по лицу грязные слезы… Да, нет рая на земле.

Потом я в каком-то трансе стоял у витрины грязного магазинчика, слегка обалдев, на минутку даже забыв о своем горе: жестяная баночка кока-колы лихо отплясывала под джаз, рвущийся из магнитофона, кривлялась, переламывалась, вихлялась — точно в ритме! Во техника!

Вдруг тяжелая рука опустилась мне сзади на плечо — и по тяжести ее я сразу усек: наши!

Я резко обернулся.

Геныч!

— Ну что,— проговорил он,— выпить хочешь?

Угадал!

— Тут у хлопцев в торгпредстве есть отличный «Смирнов»… не отличишь от вкуса слюны! Поехали?

Я хотел было гордо сказать, что вкус своей слюны знаю, а чужой не интересуюсь… но волнение душило меня. Я молча кивнул.

Сели в торгпредстве на балконе над садиком. Единственное уютное место! Как-то я отвык уже от обстановки советского агитпункта с огромными портретами Родных и Любимых!

— …Когда приехал? — хрипло выговорил я.

— Недавно,— сдержанно произнес Геныч.— Кстати — ты тоже приехал… Но немножко отдельно. Никто пока не видел тебя.

— Ясно.

— И Алехин тут! Шастает по новым знакомым…

— Ясно.

— Короче — тут с тобой д о л ж е н несчастный случай произойти.

— Ясно… Ты поможешь?

Геныч покачал головой.

— Нет, пузырь.

Почему-то слегка пренебрежительно называл меня пузырем… Собрались наконец вместе старые друзья: пузырь и лапоть!

— Время — сам знаешь какое,— сурово Геныч сказал.— Оружие взаимно уничтожаем! Начать решили с самого опасного…

— С меня?

Геныч хмуро кивнул.

— Готов в любой момент!

Я поднялся. Геныч усадил.

— Не егози! Сначала все увидеть должны, от ч е г о мы отказываемся!

— …от какого ужаса…

— Да,— сурово он сказал.

Геныч вдруг лихо свистнул, и рука из темноты высунула на балкон тяжелый морской бинокль. Ну, ясное дело: как же в торгпредстве без бинокля? Геныч поглядел в него, покрутил, потом приложил к моим глазам. Среди прицельных делений и крестиков уходят в небо два высоченных стеклянных бруса. Ну, ясно: туда палить!

— Нью-йоркский торговый центр. Самое высокое здание в мире — триста этажей. Там некроантенна установлена… тебя ждет. Все состыковано. Все услышат тебя!

Ну, ясно… «А сейчас наш знаменитый трагик Егор Пучков обоссыт четырнадцатый ряд!»

— …Какую хочешь информацию можешь наложить!

«Свобода слова», говоришь? Наложим! Наложим на весь Нью-Йорк!

— Плесни-ка еще «слюны».

— Больше нету.

— Ну, тогда все ясно…

Я нырнул.

Чтобы родных до боли портретов не видеть, сковырнулся прямо с балкона. А поскольку до проходной далековато было, лень ходить — прямо через забор маханул. На самом уже частоколе почувствовал себя не слишком хорошо: там и лазеры работали, и психотронная пушечка, и просто ток. Грохнулся наземь, голове как-то сразу стало горячо. Приподнялся: вокруг ноги кишат, нависают сверху телекамеры — телевизионщики накручивают что-то свое. И — полетел. Цель: два высоких бруса торгового центра, как два стоячих золотых кирпича. Внизу — статуя Свободы, маленькая, на крохотном островке. Мой корпус — правый, трехсотый этаж, в стеклянном зале скульптура из меркурина стоит неизвестного автора. «Он ударил в медный таз!..»

И все почему-то сразу разбежались — зал опустел!

А что там у нас делается? Не удержавшись, обратно полетел.

Вижу с высоты — к торгпредству как раз подкатили одновременно скорая «амбуланс» и два шикарных «кадиллака», и из них мои бати вышли — Алехин с Карпентером: в визитках, бабочках, обнимаются, блицы щелкают! Торжественный прием, посвященный борьбе за мир и ликвидации самого страшного оружия — меня.

Вон тельце-то понесли, сторонкой. Но отцовскому сердцу — не прикажешь, и оба бати мои по бокам носилок бежали, за руки меня держа.

…Какие разные у меня фазы, по-русски то есть — отцы!

В этот раз я увидел ЕГО!

Он сидел, закинув ногу на ногу, в рваных брюках, домашних тапочках и чуть постукивал флейтой по колену.

— Пьян?

— Так точно!

— Чтобы в таком виде ко мне больше не являлся!

— Слушаюсь!

— Кру-гом!

Друзья мои по палате висели на «вытяжках», но тут их начинал колотить смех. Свои воспоминания я старался приурочить к самому главному моменту: по приказу санитарки бабы Кати, а точнее даже, по ее команде мы все дружно «рожали слона». В нашем положении ничего не было важней — и дух соревнования тут крепко помогал.