Валерий Попов - В городе Ю.: Повести и рассказы

Паучок с ходу понял меня — утянулся на паутинке и где-то под потолком непонятно исчез.

Успокоился я, стал писать письмо — вдруг снова, разбрызгивая кляксы, шлепается на лист, бежит:

«X… хоть бы пальто жене купил, подлец!»

Тут я уже не выдержал, выхватил из ящика ножницы, стал щелкать ими над столом. Но никак паутину лезвиями не поймать: то сверкнет, то снова исчезнет, то снова сверкнет, совсем уже в стороне от стола. Долго прыгал я с ножницами, щелкал, совсем запарился. Исчезли вроде паучок и паутина. Но надпись на листе осталась: «Хоть бы пальто жене купил, подлец!»

Что за напасть! Не хватает еще, чтобы в моем собственном доме какие-то паучки меня критиковали!

Гляжу — снова спускается. Вскочил я, выбежал на кухню, взял долото, молоток, на всякий случай — лазер. Ну, держись, думаю, дитя неестественного отбора!

Вижу вдруг: жена чистит картошку и тихо усмехается.

Та-ак! Все ясно. Паучков получать?

Пошел в кабинет, разложил в готовности инструменты. Паучок снова окунулся в чернила, потом подтянулся на паутинке, прыгнул на лист:

«С… Т… О… П! Стоп! Перерыв! Короткий отдых!»

Ну что же, перерыв так перерыв! Пошел на кухню к жене. Она говорит:

— Посмотри-ка, что за странное сооружение там на горизонте?

У нас за окном открытое пространство — далеко видно. И действительно, на горизонте что-то непонятное появилось… На высоких железных ногах какая-то площадка, на ней какие-то мощные окуляры — сверкают сейчас, против солнца, всю кухню заполняют своим блеском!

— Да это не сооружение,— говорю.— Это, наверное, неземной пришелец показался на горизонте…

Сначала хотел было пошутить, но неожиданно сам вдруг поверил, испугался, громко закричал.

Потом вдруг икота началась!

И главное, с каждым иком оказываешься в каком-то неожиданном месте!

Ик!.. Высокая оранжерея, до самого стеклянного потолка растет какая-то дрын-трава.

Ик!.. На острове каком-то, вернее, на обломке скалы, среди бурного моря.

Ик!.. Похороны мои. Жена, седая совсем. Любимый мой ученик плачет, размазывая черные слезы по лицу пишущей лентой, которую я ему подарил.

Ик!.. Ну, слава богу! Снова на кухне оказался! Скорей попить холодной воды, чтобы больше не икать!

Вечером пошли в гости к Хиуничевым — Лехе с Дийкой,— я Лехе про иканье свое рассказал, Леха сморщился высокомерно.

— Ты все витаешь? Пора уже за ум взяться!

— Думаешь, пора?

— Что ты в лавочке своей высидишь со своими прожектами? Идеи гениальные не каждый год рождаются, а кусать надо! Что ты дождешься-то там, если даже Орфеич со всеми пыльными-мыльными не больше двухсот имеет?

Сам Леха давно уже «в ящик сыграл», определился в солидное место, где оклады не зависят «от всякой там гениальности», как он выразился.

— Командировочные! Премиальные! Наградные! И дома никогда не бываешь — семье подспорье! Ну, хочешь, завтра же о тебе поговорю?

Очаровательные наши дамы как бы не слушают, мнут перед зеркалом какую-то тряпку, но тут застыли, я вижу, ушки навострили…

— Но это ж отказ будет, ты понимаешь, от всяких попыток сделать что-либо свое!

— Кому это нужно — «твое»! — с горечью Леха говорит.— Жило человечество без «твоего» и дальше проживет.

Попили чаю с козинаком — Дия научилась варить такой козинак: зубы у гостей мгновенно слипаются, до конца вечера все молчат.

Только в прихожей уже, нас провожая, Дия говорит мне ласково, как близкому своему:

— И ты, видно, такой же, как мой!

— Какой — такой?

— Тоже как следует шарф на шею не можешь намотать!

— Ну, почему же? Наоборот! Я лучший в мире наматыватель шарфа на свою шею!

Потом мы ехали молча домой, жена, отвернувшись, в черное окно трамвая смотрела.

— Ну, слышала? — наконец я ее спросил.

— Слышала! — сощурившись и выпятив подбородок, ответила она.— Но ты ведь, конечно, не согласишься на это. Тебе главное — несуществующий свой гений лелеять… ждать, пока свалится на тебя какой-то неземной шанс. А как семья твоя живет? Тебе безразлично, что у других все есть, а у нас ничего!

Она заплакала.

— Ну ладно уж! — не выдержав, сказал я.— Подумаем!

Хотя чего, собственно, думать? Все ясно уже!

На следующий день я к Лехе в контору проник — почти полдня пробивался.

Леха в кабинете своем меня принял, заставленном почему-то железными шкафами.

— Ну, правильно, старих! — дружески мне говорит.— Мы тут с тобой такого накрутим!

По плечу хлопнул — начальник-демократ!

И началась новая моя жизнь!

Приезжаешь с папкой чертежей в какие-нибудь Свиные Котлы, выходишь из маленького деревянного вокзала, на автобус садишься… Автобус километра через полтора проваливается, как правило, в яму.

Все привычно, спокойно заходят сзади, начинают выталкивать автобус из ямы. Вытолкнули — автобус взвыл радостно и уехал.

— Ничего! — спутник один мне говорит.— Это бывает! Японцы говорят: пешком надо больше ходить!

Идем километров пять, постепенно превращаясь в японцев.

В гостинице, естественно, мест нет. Дежурная говорит:

— Но скажите хоть, кто вы такой, что мы должны места вам в гостинице представлять?!

— Я мэнээс! — гордо говорю.

— Майонез? — несколько оживилась.

— Мыныэс! — говорю.— Младший научный сотрудник!

— А-а-а! — с облегчением говорит.— Таких мы у себя не поселяем. Были бы вы хотя майонез, другое дело!

Что ж делать-то? Куда податься? Где-то должна быть тут жизнь, бешеное веселье, шутки, легкий непринужденный флирт?

Нахожу наконец «Ночной бар» — большой зал, и, что характерно, царит в нем мертвая тишина.

— Тут,— спрашиваю,— бешеное веселье бурлит?

— Тут-тут,— говорят.— Не сомневайся!

Называется — ночной бар, а практически, я понял, сюда только те идут, кому ночевать негде: транзитники, командированные и т. п. Добираются из последних сил, ложатся лицом на стол и спят.

Глубокий, освежающий сон.

Вдруг драка!

Подрались дворники и шорники! Шестеро дворников и семеро шорников! Встаю с ходу на сторону дворников, обманными движениями укладываю двух шорников. Становится шесть дворников, пять шорников. Тут же встаю на сторону шорников, обманными движениями укладываю двух дворников. Становится четыре дворника и пять шорников. Тут же встаю на сторону дворников.

Появляются дружинники, говорят: «Пройдемте!»

Приводят в отделение. Скамейка. Перед ней стол, покрытый почему-то линолеумом.

Лег на него лицом. Глубокий, освежающий сон.

Тут загудело что-то. Отлепил лицо от линолеума, гляжу — над кожаной дверью надпись зажглась: «Войдите!»

Вхожу. Сидит капитан. Стол почему-то покрыт уже паркетом.

— Ну что? — говорит.— Допускали ироничность?

— Откуда? — говорю.

— А что было?

— Да просто все,— говорю.— Подрались дворники и шорники. Шестеро шорников и семеро дворников. Встаю с ходу на сторону шорников, обманными движениями укладываю двух дворников. Становится пятеро дворников и шестеро шорников… Ой, извините,— говорю,— перепутал! Подрались шесть дворников и семь шорников…