Андрей Кивинов - Место перемен

На сцене продолжалась репетиция той же самой сцены. Раскольников жаловался, что голые ноги в металлическом тазу замерзли, так можно и до премьеры не дотянуть, слечь с ревматизмом.

– Я не дам себя мучить! – очень убедительно выкрикнул страдалец.

Добрая Дуня, заметив, что у коллеги зуб на зуб не попадает, сунула ему старый шерстяной шарф – шею обмотать.

– Арестуйте меня, обыскивайте меня, но извольте действовать по форме, а не играть со мной-с!

Реальный текст Достоевского вполне подходил для мизансцены. Чайник с кипятком в руках у Порфирия Петровича вписывался сюда идеально.

С балкона за репетицией наблюдали Васнецов и спонсор, явившийся для расторжения контракта.

– А у него неплохо получается. Жизненно… Мы вот так тоже в девяносто шестом… Хм, ну неважно… – Попечитель смахнул с глаз ностальгическую слезу.

Со сцены неслись безумные крики. Вжившийся в образ Раскольникова артист вопил всякий раз, когда Гена делал вид, что подливает в таз кипяток. «Не надо, я все скажу! Больно! Умоляю, перестаньте!..»

– Очень талантливо. Очень. Я бы даже сказал – гениально! Как раз так и нужно в подобном случае… Где вы его нашли?

– Племянница посоветовала, – честно признался растроганный похвалами Васнецов и облегченно выдохнул. Кажется, тучи над его головой понемногу рассеивались.

– Что-то ставил?

– Шекспира. Гамлета.

– О! Гамлет – это люто.

Спонсор милостиво простил нового режиссера за хамское обращение – творческий человек, ему закидоны простительны. Да и по жизни понял. Уважуха – без рассуждений в табло. Разрешил Васнецову перенести дату премьеры. Но и гарантий потребовал, что у новичка никаких творческих кризисов не приключится. Даже настоял, чтобы с Ивановым заключили официальный договор.

– Договор? – с тихим ужасом переспросил Васнецов. Уж не знаешь что и лучше! Какой с ним договор, с беспамятным?

– Мы же бизнесмены, а не братва. Подготовьте прямо сегодня, – покровительственно распорядился попечитель перед уходом.

Сказать правду дядя Сережа не решился. Тогда точно – ни премьеры, ни денег, ни, самое главное, – здоровья.

Прибежавшая племянница нашла дядюшку в состоянии разбитом и неадекватном. Он хватал ртом воздух, держался за левую половину груди и тихо стонал, словно бобр, чью хатку смыло прорванной канализацией.

– Дядя Сережа! Что? Что, сердце? – Взволнованная Лера принялась ослаблять ему галстук и расстегивать верхнюю пуговицу на рубашке. – Дядя Сережа, погодите, я сейчас ребят позову и «скорую»…

Он слабым движением руки остановил племянницу и успокоил, что ничего страшного. Уже прошло.

– Я, Лера, не знаю как теперь и быть… Приезжал попечитель, репетицию увидел…

Лера насторожилась. Сейчас окажется, что больного необходимо срочно уводить из театра. А он только-только во вкус вошел. Может, спонсору настучали, что никакой Иванов не режиссер, а из больницы взят для завершения эксперимента?

А вдруг все-таки он режиссер? Ведь сегодня утром, по дороге в театр, он купил в ларьке Шекспира для «чайников» в комиксах и увлеченно рассматривал. Бурчал себе под нос: «Быть или не быть… Вот в чем допрос… Достойно ли смиряться под ударами судьбы…» Внезапно замолчал, а потом вдруг радостно воскликнул, что, кажется, начинает вспоминать.

– Ты говорила, что я ставил Шекспира… Точно, ставил. Я вспомнил…

Эффект ее методики налицо. К пациенту начала возвращаться память. И вот все насмарку. Все ее старания. Весь эксперимент. Сейчас погонит их дядя прочь пинками. От огорчения у Леры даже ноги подкосились – дядя вовремя подхватил ее под локоть.

– Ты представляешь, Соловьеву понравилось! И он даже готов подождать, но с условием, что твой больной доработает до конца. В смысле до премьеры.

Лера не нашла слов и тихо охнула. При нынешнем состоянии пьесы до премьеры далековато, вдруг к нему память раньше вернется? Что тогда? Шансы, что он в прошлом работал режиссером, практически нулевые. Вспомнит, что по профессии – слесарь, испугается и сбежит. А от дяди сбежит спонсор. Точнее, дяде придется от спонсора скрываться. Но сейчас-то лучше, чтобы он оставался в театре. Продолжал ставить пьесу. Авось и до премьеры дотянет.

– Естественно, я ничего не рассказывал, и Соловьев думает, что это настоящий режиссер. Требует подписать с ним контракт. А у этого твоего ведь даже паспорта нет, я правильно понимаю? Ни ИНН, ни страхового! Ох, Лера, заварила ты кашу! Доигрались!

– Ну так, может, другого режиссера пригласить? – слукавила Лера, стараясь скрыть радость. Она уже предвкушала ответ.

– С ума сошла? Людям понравилось! А люди не просто люди! И даже не просто спонсоры! А инвесторы! Понимаешь разницу? Им деньги возвращать придется! Или, как у них говорят – за рынок ответить. В смысле – за базар.

Порешили на том, что договор подготовят, а паспортные данные впишут Лерины. Все равно никто никогда не проверяет. А актерам скажут… ой, да ничего им не нужно говорить! Просто делать вид, что так и надо.

Обратного пути-то теперь все равно нет.

Мелкий романтик сидел в УАЗе, припаркованном на обочине, и наслаждался воплями, доносившимися из леса. Вопли были чудесны. С подвыванием, высокими нотами, но главное, искренними. Почти как на шоу «Голос». Так и хотелось кнопку нажать.

– Гнида ментовская, пусти! Пусти, сволочь! Тьфу! Все равно ничего не скажу! Ответишь, сука!

Там, за кустами, под деревом пел без фонограммы Витя Домофон. Руки, сцепленные сзади вокруг дерева наручниками, не позволяли ему подняться. Сидел же певец на муравейнике, раздетый до пояса. Снизу. Экологически чистый электрический стул.

Рядом присел майор Фейк и, засучив рукава, сучковатой березовой палкой шевелил муравейник и зловещим голосом утешал:

– Извините, что не могу предоставить вам адвоката… Их в этом лесу не водится. Водится кабан – дикий зверь, Миша – не Горбачев, лось сохатый…

– Кровью умоешься, мусор!!! А-а-а-а!!!!!!!!

– А теперь слушайте, Домофон Васильевич, внимательно и не перебивайте.

Золотов извлек из нагрудного кармана удостоверение и на глазах орущего Вити отклеил свою фотографию, под которой обнаружилось другое, родное фото.

– Я не следователь и не мент. Никто здесь не знает моего настоящего имени. Поэтому никто никогда меня не найдет. Как и тебя. Мы оба пропадем без вести. Только ты – насовсем. Потому что я вне правового поля. И ни секунды не буду терзаться – мочить тебя или нет. Как и ты никогда не терзался.

Домофон, укушенный в задницу особо агрессивным муравьем-мутантом, взвился и снова завопил от боли и унижения:

– Меня на такие дешевые фокусы не купишь! Пусти, сволочь! Что тебе надо?!

Дима очень хотел пойти и насладиться картиной, но ему было строго-настрого велено пост не покидать. Да – голым задом на муравейник это весело. Особенно для Следственного комитета. Изобретательный народ!