Вениамин Кисилевский - Антидекамерон

Ну, само собой, я в нашем райкоме комсомола своим человеком стала. Без меня у них ничего не обходилось. Как что провести, организовать нужно – в первую голову ко мне. А какие мы шефские концерты давали, как советские годовщины отмечали, одни, к примеру, встречи с ветеранами чего стоили! Это сейчас не нужны никому даже участники войны, многие почти в нищете, подачками в День Победы от них отделываются. А тогда знаменами нашими были, все почести им отдавали. А как мы Октябрьский день праздновали, первомайский! На демонстрацию гнать никого не нужно было, сами шли, с музыкой, с песнями, весело как было, радостно! Да что там говорить, хорошее время ушло, настоящее, не то что теперь – только купи-продай и своруй, где можешь. А субботники, а стройотряды – чем плохо? Мы и чуткие были, на чужую беду отзывчивые, это сейчас на земле валяться будешь – мимо пройдут, не оглянутся даже.

Ладно, не о том я сейчас, воспоминаниями только душу бередить. Но я так считаю, что лучшее время в моей жизни в комсомоле прошло. Партийная жизнь тоже была насыщенной, но там уже строгости больше было, целенаправленности. А в райком я, признаться, бегала не только потому, что отчитываться надо было и директивы получать. Очень мне нравился первый комсомольский секретарь. Царство ему небесное, Виктору, подстрелили его в Ростове бандюги. А он, Виктор, потом далеко пошел, даже когда рухнуло все – такую фирмищу себе отгрохал! Голова у него всегда смекалистая была, знал, что к чему, любое дело умел наладить. А в комсомольскую мою пору совсем молоденький еще был, из армии недавно вернулся. И до чего ж красивый парень, все девчонки на него заглядывались. К тому же холостой, первым у нас женихом считался. Но он из всех меня выбрал, другим предпочел. И за внешнюю красоту мою, и что комсомолу себя отдавала. О любви нашей многие, конечно, догадывались, такое не спрячешь, но мы все ж таки афишировать это не хотели. Ну, там, моральный облик и все такое. Это сейчас все дозволено, а прежде большое внимание этому придавалось, особенно кто на руководящей должности, тем более партийной, а он еще в армии коммунистом стал.

Проблема в том еще была, что встречаться нам негде. У него своей квартиры не было, семья большая, у меня то же самое. Мы вообще старались вдвоем не засвечиваться – чтобы там в кино вместе сходить, на танцы или просто по улице пройтись, ограничивали себя. А дело-то молодое, помиловаться хочется. То, риск он такой на себя брал, в кабинете его закрывались в обеденный перерыв, то он ко мне в училище наведывался, когда все уходили, – в классе свободном запирались, будто бы обсуждали что-то. А чаще всего, вот как Лев Михайлович рассказывал, уединялись где-нибудь подальше, чтобы никто нас не видел. Удобства для любви, конечно, не те, но я и от этого была счастлива, каждой минутой совместной дорожила, влюбилась по уши. Все ждала, что замуж он меня позовет, нормальной жизнью заживем, ни от кого не прячась. Можно было бы, например, квартиру снять, пусть и трудно бы нам пришлось на мою смешную стипендию и небольшую Викторову зарплату. Говорила ему об этом, но сама понимала, что время еще не пришло. Ему по партийной линии расти следовало, а мне выучиться сначала, на ноги встать.

Закончила я училище, направили меня в больницу лаборантом, у моей группы такая специализация была. Я и в больнице не затерялась, через полгода всего комсоргом выбрали. Одно невезение – невзлюбила меня наша зав лабораторией, придиралась ко мне. То ей не так, это ей не так. Зануда была страшная, старая дева, немудрено, что никто ее за себя взять не захотел. Из вас никто ее не застал, она раньше вас из больницы ушла, а то бы поняли меня. Больше всего напускалась на меня, что мне по комсомольским делам приходилось отлучаться, можно подумать, что я на гулянки бегала! Она мне в отместку и работы интересной не давала, к биохимии, например, не подпускала. В основном на анализах мочи сидела, а это, сами понимаете, удовольствие небольшое. Жаловалась я Виктору, можно было, конечно, поприжать ее, вредину, чтобы неповадно ей было, но давить не имело смысла. Тем более что беспартийная она и единственный врач в лаборатории. И вообще в больнице неинтересно мне работать было. Это ж не училище, какие там комсомольцы? Полтора десятка едва набиралось, у многих дети уже, ничего им не надо, только и думают, как бы поскорей с работы домой умотать. Просто всех на собрание свести – и то мучение. Многие к тому же в смену работали. Стала подумывать я, чтобы уйти из этой богадельни. Виктор поддержал меня, посоветовал дальше идти по комсомольской линии, раз у меня хорошо это получается и тяга к этому есть. Выждать немного надо было – у них в райкоме передвижка вскоре намечалась, вакансия образовывалась. А меня там все знали и ценили, ну, и от Виктора многое зависело. И не в одной моче дело – я еще потому загорелась, что хотелось до невозможности рядом с Виктором быть, каждый день его видеть и время проводить вместе.

К весне сбылась моя мечта, взяли меня инструктором. Только вплотную с Виктором поработать не удалось – он вскоре в райком партии перешел. Но все равно над комсомолом он шефствовал, его направление. Я теперь уже за двоих старалась, чтобы его тоже не подвести. Он за меня спокоен был – если уж мне поручено, можно не сомневаться. Ну и, конечно же, и мне надлежащим образом проявлять себя следовало, чтобы в кандидаты приняли. В партию обязательно нужно было вступить, чтобы укрепиться, тоже расти дальше. Это мне Виктор все время твердил, да я и без него понимала. Само собой, не только от Виктора это зависело, но лучше его рекомендации и желать было нельзя. А в райкоме партии без того знали, что работница я дельная, надежная, маху не дам. Ожила я, зарядилась, утром с песней просыпалась, к деятельности тянуло, к живому, настоящему делу. И вообще у меня в жизни хорошая полоса пошла. В июле мы с Виктором на море поехали. Никто не знал, что вместе, мы тайком, на всякий случай даже в разные вагоны билеты взяли. Я на море тогда впервые побывала, целых две недели счастливей меня никого не было. Приехала – загорелая, радостная, светилась вся. Парни вокруг меня вьются, да только нужны они мне, как слепому зеркало, у меня на Викторе еще больше свет клином сошелся…

О чем это я? Ах, да, как с моря приехала. А тут и август подоспел, День железнодорожника. При чем тут, спросите, железнодорожники? А при том, что это праздник у нас был такой, что с первомайским потягаться мог бы. У нас тут железная дорога – самая первая сила. И сейчас они всех богаче и возможностей больше, чем у всех, а уж тогда – и говорить нечего. Праздновали так, что земля дрожала. Потому еще, что наш первый секретарь, Борзенко, был тоже из них, раньше начальником станции работал. Серьезный был мужчина, требовательный, спуску никому не давал, как что не по нему – на молекулы разносил. Боялись его – но и уважали. Потому еще, что брат его в области тоже высокую партийную должность занимал, наш Борзенко за ним, как за каменной стеной был. Знали все: как скажет Борзенко, так и будет, не стой поперек.