Вениамин Кисилевский - Антидекамерон

– Ну, никому не ведомо, что лучше, а что хуже, – философски заметила Кузьминична. – Вдруг бы меня вместе с ним прихлопнули, у них это запросто. И вообще, Гена, нашел ты место о семейном говорить, наклюкался, что ли? Ты, если такой умный, о Зинке и расскажи, как она из тебя клоуна делала! Ну, чего ты к дивану одним местом приклеился? Кишка тонка? Иди-иди, садись в кресло, а мы все послушаем!

Дегтярев с любопытством следил за их перепалкой. Надо полагать, отношения у них были непростыми. Боброва знал давно, знал также, что Кузьминичне каким-то родичем он приходится, и мнения о нем был неоднозначного. Внешне располагал к себе – таких докторов, особенно хирургов, обожают больные и верят им безоговорочно. Дородный, степенный, с внушительными усами, не говорит, а речет. И специалистом был неплохим, оперировал изрядно, Хазин о нем хорошо отзывался. Но были в нем, не разобрать даже, то ли зыбкость какая-то, то ли желание понравиться, угодить, если зависел от кого-то или чего-то, смех появлялся какой-то дребезжащий. Впервые заметил это, когда, уже давненько, приезжал Бобров на аттестацию за высшей категорией, – он, Дегтярев, был тогда членом аттестационной комиссии. Привез Геннадий Иванович чемодан вяленых лещей, эдаким неуклюжим провинциалом прикидывался, улыбался заискивающе, будто и без того свою категорию не получил бы, никто и не думал голосовать против. И потом, в другой раз, когда проморгал Бобров инфаркт миокарда у больного с резями в животе. Случай редчайший, и самые маститые хирурги на этом прокалывались, только посочувствовать можно, разбирательство, однако, было тягостное. Не понравилось Дегтяреву, как тот выкручивался, нес всякую ахинею, чтобы выгородить себя, хотя все было ясней ясного. И сейчас, в этой истории с Бойко… Впрочем, Дегтяреву не однажды приходилось встречаться с тем, что рослые, мужественного вида люди на поверку оказывались жидковатыми и трусоватыми. И еще удивило его, что Геннадий Иванович, права Кузьминична, завел вдруг дискуссию, явно для посторонних ушей не предназначенную. Вроде бы сильно набравшимся Бобров не выглядел и вообще, это Дегтярев тоже знал, выпить мог неслабо.

А Геннадий Иванович был явно озадачен. Понимал, что посидеть в этом кресле все равно придется, – как же увильнуть, если вся приехавшая комиссия уже исповедалась? – но и приказной тон Кузьминичны, и требование рассказать о неведомой никому Зинке, превращавшей его в клоуна, очень ему не понравились. Наткнулся взглядом на вопросительно выморщившего лоб Корытко, покорно встал и направился к покинутому Кузьминичной креслу. Сел, привычно огладил свои роскошные усы, обратился почему-то не к Анне Кузьминичне, а к тому же Корытко:

– Никто никогда из меня клоуна не делал, тем более Зина. Это она, – кивнул на Кузьминичну, – думает так. И еще некоторые. А как всё в действительности было, никто из них не знает. И сама Зина по сей день не знает. Это она потом наплела, будто выгнала меня в одних подштанниках на мороз и я в таком виде по улице шастал. Потому, мол, выгнала, что я цирк там у нее устроил. Да только цирк не я, а она устроила. С дурацкими своими кошками.

Зина, – продолжил, – чтоб вы знали, младшая сестра Петра, первого мужа Кузьминичны. Я, пока не вышла Аня за него, и не знал эту Зину, на свадьбе познакомились. Потому что после школы уехал в Краснодар в институт поступать, на Кубани же потом и работал. Сюда только через десять лет приехал, когда отца не стало, а мама болела. Я холостым прибыл, так они меня тут женить хотели. Просто мания у них была: женить, и как можно быстрей. Будто это не у меня, а у них такая проблема. Они мне и раньше, когда родителей навестить приезжал, то одну, то другую сватали, все уши прожужжали, Аня особенно старалась. А уж когда здесь обосновался, вообще житья не давали. Не знали того, что у меня в Краснодаре любовь осталась. Замужняя она была, а то бы с собой привез. Обещала мне развестись, вот и ждал. Хотя, чего уж тут говорить, одними письмами и телефонными звонками молодому довольствоваться трудно.

А тут свадьба, Зина эта, значит, сестра жениха. Глянулась она мне сразу, врать не стану. И лицом хороша, и ладная, и плясала здорово. Удивительно даже, а ей уже двадцать пять сравнялось, что замуж до такой поры не вышла. Мнения о себе была высокого, никто угодить ей не мог. Ну, а на меня она тоже быстро глаз положила, интерес проявила. На той свадьбе просто не отпускала от себя. Да я особенно от нее и не рвался. И Аня, хоть и без того у нее своих невестиных забот хватало, подстегивала меня, нахваливала Зину. И как бы хорошо, зудела мне, если бы у нас одна большая семья образовалась, пусть я и не родной ей брат, а двоюродный. И жить было бы удобно, потому что их отец половину дома Петру, а половину Зине отписал, а там домина такой – не сравнить с моей халупой, квартирным вопросом пренебрегать не следовало. То есть как ни верти, кругом сплошные преимущества. Прибавить к этому, что Зина и сама девушка в городе не последняя, институт инженеров железнодорожного транспорта закончила, на хорошем месте в отделении дороги работает – чего уж лучше? Но она мне и сама собой понравилась, Анины дифирамбы здесь ни при чем.

Но был у Зины один, я бы сказал, недостаток. Для кого-то, возможно, и радость, а для меня недостаток, и большой. Обожала она кошек, как с детьми малыми нянчилась с ними. А я кошек терпеть не могу, одного вида их не переношу. Вот собак я люблю и, вполне можно сравнить, реагирую на кошек так же, как собаки. Презираю.

Я когда к Зине впервые в дом попал – аж нехорошо мне стало. У нее две своих комнаты, а в них чуть ли не с десяток кошек, всех мастей. И везде они – на полу, на стульях, на диване, на шкафу, на столе даже, куда ни глянешь. Особенно один котяра меня поразил, Бароном, как сейчас помню, звали. Огромный такой, весь черный, только грудь белая, усищи торчат наглые, и ведет себя так, будто в самом деле барон и все только для него тут предназначено.

Я вообще не понимаю, как можно кошек любить. Собак за что любят? Преданные они, верные, настоящие человеку друзья. И в ответ любят они бескорыстно, жизнью своей, если потребуется, ради человека рискуют. А эти? Не зря ведь говорят, что сами по себе. Ни приучить, ни приручить, толку от них никакого. И подлые еще, вороватые, злопамятные – попробуй только сделать что не по ним. Ну, те, кто бездомно живут, кому о пропитании заботиться нужно, те еще облик свой кошачий до конца не потеряли. А кто при доме, да в городской еще квартире? Мышей ловить давно разучились, если бы пожрать у хозяев не выпрашивали, целый день дрыхли бы. Ладно, с одной как-то примириться можно, живет себе тунеядцем и пусть живет, если по душе кому-то. Но когда их сразу несколько… А эта Зинина страсть к ним вообще для меня непонятна была. Не старая дева, не одинокая, для которых эти кошки вся жизнь, современная, можно сказать, женщина, при всех своих женских интересах. И зачем их столько? Она мне потом рассказала, что не специально их так много набрала, просто мимо пройти не может, когда видит бездомную, неприкаянную. Зимой особенно. А еще детишки окрестные, знают ведь про ее слабость, приносят, а она отказать не может. И рожают они у нее, а котят не всегда раздать удается, не топить же их и не на улицу выбрасывать. А сейчас тем более, потому что холодно, пропадут же. Я ей говорю: