Вениамин Кисилевский - Антидекамерон

С Борькой Хазиным Дегтярев когда-то учился на одном курсе, сдружился с ним еще в начале первого, когда ездили на неизбежную «картошку». Привлек его Хазин тем, что хорошо начитан был, не жлоб, с юмором у него все в порядке. И чем дальше узнавал, тем больше нравился ему Хазин, хоть и пикировался с ним чуть ли не по каждому поводу. Спорщик Борька был отчаянный и свою точку зрения отстаивал до последнего. Ладить с ним, тем не менее, особого труда не составляло, характер у него при всем его упрямстве был не вздорный. Если бы не один его пунктик, тут он становился неуправляемым. Отец у Хазина был еврей, и Борька считал это знаковой отметиной своей жизни, комплексовал. Любые антисемитские намеки, порой даже беззлобные еврейские анекдоты воспринимал как личные оскорбления. Просто сдвинут был на этом. В шестнадцать лет, получая паспорт, взял национальность отца, чтобы не подумали, что стыдится он, прячется. И это при том, что отец настоятельно советовал ему записаться по маме русским, не усложнять себе жизнь. При каждом удобном и неудобном случае Борька считал необходимым отметить, какая у него половина крови. Такое нередко бывает с полукровками, равно как и то, что они же бывают ярыми антисемитами. Рассказывал он, что в детстве, да и не в детстве тоже, сразу лез в драку, если только почудилось ему, что насмехаются над ним. Хотя, сомнительно, чтобы много находилось охотников связываться с ним, – парнем он был рослым и крепким, к тому же разряд имел по боксу.

Парадокс же заключался в том, что человека более славянской внешности трудно было сыскать – светловолосый, светлоглазый, с безупречным носом. А с теми же анекдотами вообще чехарда какая-то получалась. Никто не принимал его за еврея, да и фамилия у него была нейтральная, поэтому позволяли себе некоторые, не подозревавшие о Борькиной принадлежности, ядовитые шуточки, от которых воздержались бы, зная, что рядом находится еврей. В колхозе же на первом курсе он так отметелил одного словоблуда, оказавшегося на Борькину беду партийным деятелем, что едва не вылетел из института, отделался комсомольским строгачом. Сейчас разгоравшийся спор никакой национальной окраски не имел, однако Дегтярев, увидевший, что Хазин заводится, счел за лучшее увести разговор в сторону, пошутил, чтобы разрядить обстановку:

– Борис Семенович, похоже, пытается избежать опустевшего кресла, увлечь нас в непроходимые полемические дебри. Не выйдет, гражданин Хазин, мы не поддадимся на ваши происки!

– Ничего я не избегаю, – пожал плечами Хазин. – Все так все. И не я, кстати, эти разборки сейчас затеял.

– Тогда мы – воплощенное внимание, – нарочито беспечно продолжил Дегтярев. – Сгораем от любопытства.

Ему и в самом деле любопытно было, о чем расскажет Борька. Дружили почти сорок лет, были друг с другом откровенны. И что-то не мог Дегтярев припомнить о каком-нибудь любовном проколе в Борькиной жизни, даже в его холостую бытность. Семьянином Борька был примерным, но не безгрешным – о нескольких хазинских интрижках Дегтярев знал. Смотрел, как тот неторопливо усаживается в нагретое уже кресло, тоже закуривает.

– Василий Максимович, – начал Хазин, – затеявший весь этот «Антидекамерон», призывал сознаваться в любовных неудачах, которые неизбежны у каждого мужчины. Иными словами – набраться смелости рассказать о том, как по какой-либо причине ему не удалось продемонстрировать свои мужские возможности. Но по настоящему счету Василий Максимович желаемого не достиг. Лишь он один героически поведал о том, что просто не смог, хотя и очень хотелось, физически, скажем так, полюбить тетю Шуру. Ну, с натяжкой Лев Михайлович. Все остальные говорили о том, что, конечно же, могли бы, если бы не помешали какие-то обстоятельства, не дали они усомниться в своих мужских способностях. Я даже, зная о принципиальности Кручинина, ждал, что он обратит на это внимание, не совсем честная игра получилась. Впрочем, что не обратил, делает ему честь, нельзя же заставить человека, если тот сам не хочет. К тому же, оригинальная придумка могла вообще заглохнуть, и он с Дегтяревым действительно оказались бы в двусмысленном положении. Прав он и в том, что у каждого, если покопаться, найдется нечто такое, о чем мужчинам откровенничать не желательно. Особенно в зрелые годы, когда возможности уже не те. А мы тут все, кроме Толика и Сережи Лукьянова, люди уже немолодые, о женщинах, разумеется, речь сейчас не идет. Да и обстоятельства эти бывают разные, а человек, увы, не запрограммирован на безотказную сексуальную жизнь. Как в том кавказском тосте – чтобы наши желания совпадали с нашими возможностями.

Об этом тосте я не случайно вспомнил. Лет пятнадцать назад крепко прихватил меня желудок. Язва открылась, житья не давала, вот Лев Михайлович знает. Он же и уговорил меня поехать в Железноводск, путевку в санаторий помог достать. Там, как обычно, группки по интересам образовались, в основном, по территориальному принципу – кто с кем за одним столом сидит или обитает рядом. Подобралась и у меня небольшая компания, нас в палате четверо было. И случись у одного день рождения. Решил он его отметить, договорился в столовой и с начальством, что позволят ему пригласить туда вечером гостей, смотался в магазин, продукты купил, выпивку, собрал человек десять. Был среди нас балагур один из Осетии, такой, знаете, типичный кавказец – шумный, носатый, усатый, с красивой проседью. Не молод уже был, но джигит джигитом, тамошние дамочки заглядывались на него, обычная санаторская действительность. Собрались мы, значит, в столовой, три столика сдвинули, разместились, виновника торжества поздравляем. Взялся и осетин свой тост говорить. Поднялся он со стаканом в руке, вздохнул не к месту печально и вдруг выдал имениннику:

– Я тебе желаю, чтобы тебя посадили в тюрьму.

Он чисто по-русски говорил, а тут неожиданно характерный акцент у него появился. У всех лица вытянулись, тихо стало. А он помолчал немного и добавил:

– В сто двадцать лет. – Снова пауза – и заканчивает: – За изнасилование.

Все сразу загалдели, захлопали, восхищаются его остроумием. Вы оценили суть? За счастье почли бы и женщину изнасиловать, и остаток преклонных лет в тюрьме провести, лишь бы потенция была сохранена. Мне тогда, между прочим, тоже понравилось, решил запомнить, потом где-нибудь повторить. Хотя, конечно, у меня так, как у него, не получилось бы, внешность не та. А рядом со мной сидела некая Марина. Я с ней знаком не был, к тому же появилась она в санатории чуть ли не вчера, впервые приметил ее утром в столовой. Именинник пригласил ее, потому что за стол к нему подсадили. А не заметить ее было сложно – эффектная женщина, к тому же на завтрак вырядилась, точно на прием собралась. Но она и без нарядов привлекла бы к себе внимание – высокая, статная, волосы платиновые. Симпатичная, молодая еще, не старше тридцати выглядела. Ее появление настоящий фурор среди мужиков произвело – молодых привлекательных женщин было мало. Даже позавидовали мне, что место рядом с ней досталось.