Дмитрий Пинегин - О троллях, гоблинах и людях

Мне 45, сыну 18…Что чувствовал отец тогда, когда ему 45? Что чувствует Илья, когда мне 45…до 100, понятно, я не доживу-у-у…Сейчас Я тот, когда отцу 45 и я, который теперь я, как он. Долго ли длился этот промежуток времени в моей жизни? Если отец умрет, мне останется биологически не больше данного отрезка жизни и моему сыну по отношении к нашему промежутку и сыну моего сына…

Начиная писать, я еще раз смогу пережить счастливые свои мгновения, расставить свои достижения по приоритетам, возможно, даже сделать выводы и узреть перспективу будущего… Кроме, неизбежности смерти, естественно. Но главное, вселяется надежда, что, прочитав мои воспоминания и представив мысленно меня и происходящее, читатель невольно оживит мой образ и, хотя меня уже нет на свете, я на миг воскресну, оживу, промелькну в его сознании…

Кто же, мы? Кто же, вокруг нас?

Нет, не так. Раз повествование от первого лица, значит, кто же, я? Кто же, вокруг меня? Начать придется с себя.

Свое раннее детство, юность и взрослую жизнь, полностью, описать во всех подробностях уже не успею, не успею, даже продиктовать.

Всю свою сознательную школьную жизнь, я ходил с прыщами на лице, кроме того, мои щеки украшали разно-калиберные оспины, доставшиеся мне после перенесенной в младенчестве ветрянки, которой переболели в своей жизни все. На мой вопрос, почему я в оспинах, а другие нет, отец отвечал, что я сам виноват, потому, что чесался, не понимая, что этого делать нельзя.

– Шрамы украшают мужчину.

Говорил он. До сих пор, не согласен.

Каким-то непонятным образом, я умудрился растолстеть к окончанию школы, мой сосед по парте, посмотрев на меня повторил фразу из только, что почерпнутых знаний на литературе – «Мурло мещанина». Действительно, моя фотография в рамку приписного свидетельства не помещалась.

Я действительно опух. То ли это из-за гормонов, толи из-за прекращения тренировок по многочисленным видам спорта, которыми я добросовестно закалял свое тело, в то время, как все сверстники, вооруженные магнитофонами и гитарами, веселились в свое удовольствие. Но, не поступив с первого раза в институт, я попал на курсы дизелиста подводных лодки в ДОСААФ, а по ночам работал на автомобильном конвейере, который не только лишил меня жира, но и помог вырастить за год десяти сантиметровую опухоль на кости левого плеча. Удивленные студенты-медики, посетившие медосмотр в военкомате, с особым трепетом щупали мой нарост.

Не понравилось, мне ощущение после операции с опухолью. Пожалевший меня травматолог, закатал меня в гипсовый панцирь, прижав прооперированную руку к телу на два месяца, хотя, должен был придать ей позу салютующего пионера. Встречались мне такие экспонаты в отделении. Когда они останавливались друг перед другом, кто-нибудь из свидетелей обязательно произносил: – «Будь Готов!», «Всегда Готов!».

Время, проведенное в гипсовом панцире, я потратил на подготовку в институт. Поступив, я обнаружил огромную популярность своей внешности и телосложения у знакомых. Мою фотографию, вместе со студенческим, сразу украли. Приставали ко мне не только сверстницы, но и старшекурсницы. В капюшоне ветровки, я был вылитым Робин Гудом, сыгранным Майклом Прайдом, после института все меня сравнивали со звездой Голливуда Томом Крузом, особенно, я был на него похож, в то время, со спины, в фильме «Фирма». Сейчас я могу рассчитывать на главную роль в любом сериале с названием, типа «Не жалей, водочки подлей», и пошел бы сниматься, если бы на съемках не наливали воду.

Что мне сейчас доставляет радость? Сын учится и живет со мной в Питере, дочка закончила учебу в Шотландии и продолжает учиться в Штатах, Родители живы, у брата все хорошо, моя боль утраты, после развода с женой притупилась.

Конечно, внешне я теперь, похож на ста-килограммового «Орка», но это, только теперь, а мои поступки ранее и присно, никогда не выходили за рамки человеческие, хотя, вру, – выходили, но, редко. Ладно, откровенно говоря я старался быть человеком… Ну, хотел быть человеком… Да, просто думал, иногда об этом… Простите меня…

Дядя «Лёва», – так звали «Тролля», который никогда не выходил из своего образа, даже не пытаясь походить на человека. Я в детстве очень боялся, подкарауливавшей меня за каждым углом, нечисти, очень боялся темноты, и оставаться один в квартире. Но больше всего, я боялся смотреть, когда дядя «Лёва» выходил на балкон четвертого этажа, нашего пятиэтажного дома. Я был уверен, что вот сейчас, балкон точно обрушится и похоронит под собой все нижние балконы и цветочки на них, и бежал, по дальше от места неминуемого крушения.

Я тогда не знал такого слова «Тролль» и не видел подобных существ и такого поведения, но для меня это было очевидным подтверждением, того, что люди на земле не одни.

Выходил он на балкон редко, но всегда голый, еле помещаясь на нем, он стоял, согнувшись и громогласно звал свою собачку– «балонку», как ее называл отец: «Филя-Филя-Филиппок!» Позднее он обзавелся второй собачкой, кличку не помню, помню только их дружный нескончаемый лай, когда они неслись с четвертого этажа, кусая жителей и поливая дорогу мочой и фекалиями.

«Филя-Филя-Филиппок» был в то время популярней в близлежащих кварталах, чем, колли-«Лэсси» из австралийского сериала. Мне казалось в мои семь лет, что больше, сильнее и громче никого в мире, чем дядя «Лёва» нет. А, когда однажды, он поддел ногой моего обидчика, придав ему невероятную летучесть, я решил, что он еще и самый справедливо-благородный из всех, и что у меня появился могучий покровитель. Эти идеалы вскоре испарились, когда я с трудом увернулся от предназначавшегося мне пинка, от развалившегося на скамейке перед подъездом, дяди «Лёвы».

То, что эта маленькая, худая женщина – жена дяди «Лёвы», удивляло видимо всех, а не только меня, и в первую очередь, потому, что она все-еще была жива.

Она работала в нашем медицинском институте, то ли уборщицей, то ли еще, кем– то в этом роде. Весь ее заработок, не работавший дядя «Лёва» пропивал. Отец говорил, что у него заболевание, при котором можно не работать, всегда добавляя, что алкоголь, для него – это лекарство. В благодарность супруге за лекарственный алкоголь, он дубасил её, украшая худое тело искусной росписью со всеми оттенками радуги, по которой можно изучать дисперсию, преломление света и перетекание одних цветов в другие. Единственным препятствием для восхищения этим творением, было нестерпимое внутреннее содрогание, видя эту ало-сине-желтую живопись, мысленно представляя, в каких муках рождались эти, шедевры. Догадываясь об этом и скрывая, не запатентованные узоры, супруга дяди «Лёвы» ходила закутанная в черный платок, как ниндзя, из-под которого были видны только глаза. Но и глаза ее пугали меня своим насыщенным фиолетовым цветом, особенно, когда она надевала платок из белой ткани.