Борис Шапиро-Тулин - Происшествие исключительной важности, или Из Бобруйска с приветом

Недоразумение с большим трудом при помощи все того же хорошо законспирированного агента удалось исправить, однако неприятный осадок остался, и сотрудники спецотдела еще долго ощущали на себе, что означает выражение «навешать всех собак», или то же самое, но уже на местном жаргоне – «загнать в созвездие Гончих Псов».

Конечно, Моня мог еще попытаться убедить тетю Басю, что его находка, несмотря на внешнее сходство с противотанковой миной, к этому типу механических убийц никак не относится, но, вовремя вспомнив известную в Бобруйске истину, что тетю Басю может переупрямить только сама тетя Бася, оставил это безнадежное дело и покорно поплелся к дому парикмахера, стоящему через дорогу.

На самом деле решение о передаче странной находки своему соседу Менделевичу было принято тетей Басей отнюдь не спонтанно. В его основе лежал некий тайный умысел, о котором в Небесной Канцелярии не знали, как говорится, ни сном ни духом.

Это уже потом, когда Провидение, надзирающее за Бобруйском, сделали в этой истории крайним и сослали на астероид, перемещающийся над безжизненными просторами Юпитера, Оно начало догадываться, какие именно причины подвигли тетю Басю на нелогичный, казалось бы, поступок. И если бы Проведению не надо было тратить время на подготовку покаянных писем с признанием собственных ошибок, Оно, конечно же, провело бы доскональное расследование и разобралось в тщательно замаскированной связи между тетей Басей и ее соседом, той самой связи, из-за которой был вызван не только небесный переполох, но и множество странных событий, случившихся в благословенном Бобруйске.

А началась вся происшедшая неразбериха достаточно давно и, как всегда, с ничем не примечательного пустяка. В один злополучный день тетю Басю, варившую борщи в столовой «Коопторга», вызвали к начальству, чтобы к очередному юбилею Великого Октября не на словах, а на деле поощрить талант лучшей поварихи города. В качестве премии ей предложили выбрать для своей кухни плакат из числа тех, что накануне были присланы по линии Агитпропа. Тетя Бася, перебрав унылые физиономии партийных вождей, напечатанные на редкой по тем временам глянцевой бумаге, остановилась на изображении человека в очках, с густой копной черных волос, усами и небольшой бородкой, которого, как указывала подпись под изображением, звали товарищ Троцкий.

Выбрала этот плакат тетя Бася вовсе не для того, чтобы означенный товарищ, прикрепленный на одну из кухонных стен, способствовал повышению качества приготовляемых блюд или из-за того, например, что она являлась преданной поклонницей взглядов Льва Давидовича на мировую революцию (вполне возможно, о них она даже не догадывалась). Дело было совсем в другом. Выбрала она его только лишь потому, что партийный бонза всем своим обликом, включая усы и бородку, как две капли воды походил на ее соседа Соломона Менделевича.

К Соломону Менделевичу, в отличие от присланного Агитпропом товарища Троцкого, тетя Бася питала самые нежные чувства. Правда, предмет ее воздыханий, живущий в доме напротив, не имел об этом никакого понятия, ибо душа тети Баси раздиралась на части между желанием во всем ему признаться и женской гордостью, которую, как выяснилось, не могли поколебать никакие революционные события, на каком бы уровне – местном или мировом – они бы ни происходили.

Впрочем, время было такое, что даже тайная любовь могла представлять для того, кто хранил ее в своем сердце, нешуточную опасность. Эту непреложную истину тете Басе пришлось усвоить совсем скоро, когда товарищ Троцкий в одночасье превратился из верного ленинца в злобного врага лучшей части прогрессивного человечества, вследствие чего был изгнан со всех постов, предан анафеме и запрещен к созерцанию. А поскольку тетя Бася, далекая от партийных разборок, продолжала мечтательно всматриваться в крамольное изображение, представляя, что это не запрещенный товарищ Троцкий, а ее любимый Соломон Менделевич, который вот-вот спрыгнет со стены, где он был помещен между оцинкованной раковиной и гирляндой липучек для назойливых мух, возьмет ее ладонь в свою крепкую мужскую руку и нежно пожмет (о большем целомудренная душа тети Баси даже и не мечтала), то, естественно, на нее донесли, арестовали, объявили злостной троцкисткой, представительницей какого-то там уклона и заодно, чтобы не мелочиться, врагом мирового пролетариата.

Допрашивал тетю Басю следователь по фамилии Купервасер, про которого в городе ходили слухи, что он был болен не только на всю голову, но также и на все остальные части тела. Случилась с ним эта неприятность якобы в годы Гражданской войны, когда его случайно контузило неразорвавшейся гранатой, сброшенной с аэроплана. Обидный аспект этого происшествия состоял в том, что означенный аэроплан был придан для укрепления буденовской части, в которой Купервасер служил тогда красным кавалеристом. С тех пор у контуженного по ошибке следователя постоянно подмигивал левый глаз, попеременно дергались обе щеки, тряслись руки и практически не сгибалась спина. Ввиду всего перечисленного сидел он за столом неестественно выпрямившись и, поскольку писать мог с большим трудом, то протоколы допросов печатал на машинке марки «Ундервуд», ловко выдергивая очередной заполненный лист и зачем-то каждый раз тряся им перед лицом подозреваемого.

С тетей Басей он обращался на «вы», время от времени безуспешно предлагал ей закурить, подвигая на край стола папиросы со странным названием «Дюбек», и печатал так быстро и так много, что, если бы даже тетя Бася вознамерилась рассказать про все события, приключившиеся с ней от момента рождения и до дня ареста, все равно это заняло бы намного меньше места, чем набор напечатанных фраз, которыми она разоблачала саму себя в стремлении подорвать основы мирового рабочего движения.

По тем относительно вегетарианским временам наказание ей назначили не слишком суровое – всего три года трудовых лагерей под городом Кзыл-Орда, зато на всю оставшуюся жизнь тетя Бася пронесла лютую ненависть к пишущим машинкам. Если она слышала в каком-нибудь учреждении их дробный перестук, с ней сразу случался приступ тяжелого удушья, а потому требовалось срочно открыть окно, чтобы наполнить легкие спасительным воздухом.

Все три года, вычеркнутые из жизни, тетя Бася надеялась, что Всевышний сподобится и выдаст ей соответствующую компенсацию как человеку, невинно пострадавшему от обезумевшей власти. Но увы. По возвращении в родной город ее ждал очередной удар: Соломон Менделевич женился, и не просто женился, а привел в свой дом дочь того самого следователя Купервасера, который подмигивал левым глазом, ходил так, как будто проглотил аршин, и курил папиросы под названием «Дюбек».