Борис Шапиро-Тулин - Происшествие исключительной важности, или Из Бобруйска с приветом

Это была, несомненно, творческая удача прокурора Устюгова. Теперь будущее преступление, помимо всего прочего, оказалось окрашенным в религиозно-мистические тона, а потому становилось вдвойне и даже втройне опасным для товарища Сталина, зато вдвойне и даже втройне полезным для карьерного роста его преданного последователя.

Когда заговор, разработанный в общих чертах, обрел наконец конкретные формы, пора было переходить к проработке деталей. Прокурор Устюгов был не так глуп, как казалось его сослуживцам. Он отдавал себе отчет, что на улицах вверенного его неусыпному оку Бобруйска вряд ли можно было встретить безродных космополитов, щеголявших зловещими пейсами. Поэтому в разработку на этом этапе должна была попасть какая-нибудь более или менее приметная парикмахерская, где из остриженных волос клиентов можно без особых усилий изготовить шестисантиметровые пейсы, а затем специальным клеем закрепить их на щеках злоумышленников.

Сам прокурор Устюгов по парикмахерским не ходил. И дело здесь было вовсе не в том, что хозяином машинки для стрижки волос или, упаси боже, опасной бритвы с большой степенью вероятности мог оказаться представитель соответствующей национальности. Все было гораздо проще. Мужская щетина на пухлых щеках прокурора практически не произрастала, а брить наголо голову он научился сам еще со времени своего проживания в городе Казани, куда отправился в эвакуацию, после того как убедил медицинскую комиссию, что состояние здоровья не позволит ему с должной отвагой громить фашистскую нечисть. Вот почему, когда после войны его направили руководить прокуратурой Бобруйска, он так и не удосужился напрямую столкнуться с одним из самых колоритных проявлений местного сервиса.

Правда, одна парикмахерская по косвенным, скажем так, уликам была прокурору Устюгову знакома. Находилась она на все той же Бахаревской улице в одном доме с магазином, в котором продавали хлеб. Более того, единственное окно парикмахерской и единственное окно магазина располагались в такой близости друг от друга, что между ними не могло уместиться даже самое короткое матерное слово. Это, впрочем, вовсе не предполагало его отсутствие. Просто всякий раз после очередного косметического ремонта соответствующее слово аккуратно восстанавливали черным углем по свежей побелке, располагая буквы строго по вертикали. Летом подобная близость была чревата тем, что из открытого окна парикмахерской в открытое окно магазина «Хлеб» щедрым потоком сочился специфический запах одеколона «Шипр», которым любили поливать свои прически элегантные бобруйчане. Свежий хлеб, завезенный с утра, целый день всеми своими порами впитывал этот волнующий аромат, и те, кто потом уносил домой хлебобулочные изделия, могли за обедом или ужином не понаслышке оценить крепнущие год от года достижения парфюмерной продукции Страны Советов.

Попробовав однажды такой хлеб, прокурор Устюгов строго-настрого запретил своей супруге впредь без крайней надобности появляться на Бахаревской улице и уж тем более обходить стороной злополучное место. Но парикмахерскую эту Устюгов запомнил, а потому решил, что именно там и должны были тайком изготавливать конспиративные пейсы.

Накрыть преступную сеть теперь было проще простого. Для этого всего лишь требовалось арестовать какого-нибудь парикмахера мужского рода, проходившего по ведомству безродных космополитов. А уж как получить от него признательные показания, было делом настолько до мельчайших деталей отработанным, что в успехе его мог сомневаться только какой-нибудь желторотый стажер, да и то если бы ему сказали, что арестованный – слепоглухонемой от рождения и к тому же умеющий изъясняться только на древнекитайском диалекте. В городе Бобруйске таких подозрительных личностей, к счастью, не существовало. Напротив, в парикмахерской, так удачно выбранной прокурором Устюговым, работал человек, по всем своим качествам подходивший под набор соответствующих статей Уголовного кодекса. Человека звали Соломон Соломонович Менделевич. Из оперативной разработки, выполненной по просьбе прокурора сотрудниками майора Пырько, Устюгов узнал, что, во-первых, подозреваемый Соломон Менделевич был вдовец, во-вторых, во время войны он периодически находился на оккупированных территориях, поскольку неоднократно пересекал линию фронта, минируя направления возможной атаки противника, и, в-третьих, был известен в городе под прозвищем Мендеплюев.

Последнюю информацию прокурор Устюгов изучил особенно внимательно, пытаясь понять, может ли подобное прозвище являться секретным псевдонимом вражеского агента. Однако из той же оперативной разработки стало ясно, что Мендеплюевым бобруйчане прозвали парикмахера Менделевича за то, что, усадив очередного клиента в обшитое дерматином кресло, Соломон Соломонович три раза сплевывал через левое плечо и только после этого начинал свою виртуозную работу. Из достоверных сведений, имеющихся в деле, выяснилось, что странную привычку он приобрел еще в саперном батальоне, в котором прослужил почти до самого конца войны. Более того, как показал внештатный сотрудник газеты «Коммунист» Семен Розенбахен, который по документам числился источником, заслуживающим доверия, Соломон Соломонович, находясь однажды в кругу коллег, сообщил им, что троекратному сплевыванию через левое плечо с одновременным произнесением секретного заклинания он научился у командира взвода Васи Лиходеевского и якобы подобное действие неоднократно спасало его от роковой ошибки, считающейся у саперов единственной. Впрочем, по словам Менделевича, командира взвода это не уберегло, и в конце войны, уже на подступах к Берлину, он подорвался на противопехотной мине. Осколки этой мины ударили и по самому Менделевичу, поскольку он работал недалеко от своего командира, а один из них проник так глубоко, что врачи даже не делали попыток вытащить зловредный гостинец из его изрешеченного тела. С тех пор осколок время от времени перемещался по организму, причиняя нешуточные страдания, а бывший сапер, как он сам утверждал, перенес в штатскую жизнь привычку троекратно сплевывать перед началом любого мало-мальски серьезного дела. В общем, мысль о секретном псевдониме пришлось отложить до лучших времен, но, как бы там ни было, жертву назначили, операцию одобрили в местном отделе госбезопасности, и теперь оставалось только выбрать надлежащий момент, чтобы захлопнуть ловушку.

Прокурор Устюгов справедливо рассудил, что для собственного продвижения по служебной лестнице желательно приурочить первый арест к какому-нибудь важному государственному празднику. Ближайшая радостная для советского народа дата обозначалась в календаре двадцать первым декабря, поскольку являлась очередной годовщиной со дня рождения Великого Вождя и Учителя. Лучшего момента для начала операции вообразить было трудно. Прокурору Устюгову представился уникальный шанс внести свою посильную струю в полноводную реку подарков, которая со всех концов необъятной Родины стекалась в этот день под кремлевские стены. Подхваченный общенародным порывом, он даже предстоящее действо по устранению врагов государства переименовал созвучно моменту. Теперь кодовое название операции звучало так: «Пейс-контроль для товарища Сталина».