Валерий Тихомиров - Легенда о Якутсе, или Незолотой теленок

На зону «Имени Второго Съезда Монгольской Компартии» пришел праздник. К отбою бараки украсились елочными гирляндами. На «колючке» появились красные транспаранты с многозначительными надписями: «Да здравствует..!», «Ура..!» и «Привет участникам..!». Зэки щеголяли в ватниках, вывернутых наизнанку. У некоторых на шее были вызывающе повязаны относительно белоснежные носовые платки.

Праздник еще не начался, а леденящее кровь предчувствие уже витало в воздухе. Атмосфера наступившей весны и всеобщего веселья пролезла даже в кабинет начальника лагеря. Кум напрягся. Он зябко передернул плечами и на всякий случай надрался до бессознательного состояния. В нарушение всех правил. На сорок минут раньше установленного самим себе срока. Последний стакан он принял стоя. Вместо закуски подполковник внут ренних войск приложился к настенному портрету Л. И. Брежнева. Взасос. Подозрительно эротично двигая языком. После чего упал в забытьи, чутко похрапывая…

Задорный вой вечернего гудка прозвучал как обычно — ровно в десять. Моченого он застал у персональной параши. Татуированные веки авторитета, сомкнутые в напряжении, чуть дрогнули. Зажурчала тонкая желтая струйка, перекрывая сигнал отбоя. Пахан мочился символически. Отрицая распорядок и советскую власть. Так полагалось настоящему вору в законе.

Закончив мочеиспускание протеста, Моченый открыл глаза. Он задумчиво поднял руку и посмотрел на отполированный до зеркального блеска ноготь среднего пальца. Этим страшным воровским оружием можно было запросто зарезать человека. Вообще-то такие веши полагалось делать бритвой. Но ее, по дурацкой традиции, следовало выплевывать изо рта. При этом вероятность порезать собственный язык была стопроцентной. Такого экстремизма Моченый не признавал. Он и орехи-то членом колол с большой неохотой. Чисто по понятиям. Все же авторитет, а не диссидент очкастый.

Вор в законе резко выдохнул, со свистом пропуская воздух сквозь дырку в золотой фиксе. Ноготь с легким хрустом вошел в деревянную стену барака. Над парашей появилась еще одна зарубка. Последняя. Семисотая. Пора было соскакивать. Весь блатной мир знал эту фишку Моченого. Дольше семисот дней он не парился ни в одной зоне. Щепка откололась от стены, застряв под ногтем.

Тем временем лагерный бомонд готовился к праздничному чифиру. Даже «чушки» с «петухами» робко хихикали у начищенных до зеркального блеска параш. Стукачи прятались возле караулки и карцера, поближе к власти. Немецкие овчарки исконно сибирского происхождения взволнованно скулили в вольере, нервно охраняя собственные миски.

Вертухаи тоже немного нервничали. Все же не каждый день, месяц и даже год САМ Моченый уходил в бега. По такому случаю личный состав караула в парадной форме залег у пулеметов, мелко дрожа. В эту ходку-отсидку пахан вел себя прилично, чем поверг зону в ужас. Он никого не загрыз. Не было ни обглоданных лиц, ни откушенных пальцев. Соответственно и проводить его хотелось без эксцессов. По-людски. Двумя-тремя очередями на поражение. Чтобы, упаси Господи, этот кошмар не надумал вернуться.

Тем не менее водку, присланную от щедрот лагерного общака, караул выжрал. Несмотря на ответственность момента, страсть к халяве взяла верх. И в душах бойцов поселилась тихая радость. Для людей, охраняющих заповедник криминала, алкоголь — службе не помеха. Предстоящий побег теперь казался им праздником. Шум, погоня, а то и поимка ставили точку на серых буднях зоны. А скорее — многоточие… Появлялся шанс кого-нибудь пристрелить или, на худой конец, выловить до того, как беглецы околеют в тайге. За это полагался отпуск и призовой ящик водки от начальства.

В том, что Моченый уйдет, не сомневался никто. Даже сопливые солдаты-первогодки. О побегах пахана ходили легенды. Он бегал из зон и с этапов в гробах и опилках, через канализацию и водопровод… Лагерная молва приписывала Моченому все подряд способы— от старомодного подкопа на пару с французским авторитетом Моней Крестом сквозь камень до «улета на плане». В смысле отлета на дельтаплане. Учитывая опыт Моченого, мешать ему никто не собирался. В конце концов, не портить же уважаемому человеку юбилейный тринадцатый соскок из глупой боязни начальственного гнева?!

Москва, как всегда, была в курсе. МУР регулярно поднимал процент задержания «особо опасных» за счет Моченого. Благо тот, сбежав, не метался, как дешевый фраер. Он упорно шел к поставленной цели. Матерый взломщик, грабитель и убийца раз за разом пытался обнести Центробанк. Подкопы чередовались с налетами. Крыша вскрывалась автогеном. Стены пробивались отбойным молотком. Двери взламывались с применением алмазных боров… Там его и брали муровцы, зарабатывая на Моченом благодарности и звания.

В далекой столице, на Петровке, седой полковник милиции озабоченно взглянул на календарь. Старая выцветшая пометка намекала на предстоящую засаду у Центробанка. Отсчет времени начался.

Пахан выдернул занозу зубами и утробно взревел:

— Гнида-а!!!

— Я здеся, папа, — прошелестел голос верной шестерки за спиной.

Их часто путали несведущие люди. В том смысле, что Гнида канал за главного. Сам Моченый был похож на гориллу, покрытую волосами и татуировками. Гнида, наоборот, отличался плюгавостью, плешивостью и благообразием. Однако зона — не политбюро. Поэтому вором в законе по заслугам числился сильнейший. А его шестерка — просто служил проводником идей гнусного криминала. И проявлял верность, жуткую агрессивность и изобретательность.

— Двух торпед и «корову»! Завтра уходим! — рявкнул Моченый.

— Тики так, — отозвался Гнида.

Из ближайшего барака донеслось приглушенное «Ура-а!!!» На зоне начался праздник…

Провожали Моченого широко. После отбоя началась культурная программа. Под водку, завезенную в изобилии из соседней деревни, троекратно исполнили «Мурку». Потом ритуально били лагерных «сук». Пахан лично, своими руками, разорвал пополам собственный матрас, обещав не возвращаться. После чего уходящие сотворили себе наколки на запястье. Карта Якутии была изображена в виде сердца. На месте зоны «Имени Второго Съезда Монгольской Компартии» синело солнце. У Моченого лучей получилось тринадцать, по числу побегов. Гнида нарисовал себе пять. Два длинных и три коротких. До встречи с авторитетом его часто ловили и били. Центральный луч извивался вдоль Индигирки и указывал на Магадан. Идти туда Моченый не собирался, но смотрелось красиво.

К моменту ухода в бега собрались все, кроме Моченого. Гнида, даже в мутном состоянии, служил верно. Как пропагандист жития авторитета он раздобыл белой краски. Уходя, соратник авторитета завершил оформление транспарантов. Белым по красному было дописано: «Да здравствует..! пахан!», «Ура..! Моченому!» и «Привет участникам..! Побега!»