Иван Стаднюк - Максим Перепелица

– Брехун, – спокойно отвечает Маруся.

– Брехун?

– Угу… – и еще при этом кокетливо косит на меня глаза.

– Так чего ж ты тогда со мной встречаешься?! – Мне даже чуть-чуть смешно стало. Что она ответит на такой вопрос?

– Да так, из жалости, – безразлично, не моргнув гла­зом бросила Маруся. – Кому ты еще такой нужен?..

Я даже взопрел.

– Ах, не нужен? – переспрашиваю.

– Не нужен, – подтверждает и еще усмехается.

– Не нужен, значит?.. А-а… а думаешь, ты мне очень нужна?.. Да я только свистну, и девчата табунами за мной побегут…

О! Попал в самую точку. Уже не улыбается Маруся. Вскочила с места, впилась в меня своими глазами-колюч­ками и даже побледнела.

– Ну и свисти… свистун, – сказала тихо, спокойно, а букетом так залепила в лицо, что у меня, кажется, и па­мять отшибло. Когда пришел в себя, Маруси и след про­стыл…

Вот тебе и последний вечер!.. Вот и простились назы­вается… Ну, что мне делать?.. Пойду в клуб. Маруся пере­кипит и наверняка туда прибежит.

Осторожно шагаю по тропинке, что через огороды ве­дет к клубу. Осматриваюсь: как бы на деда Мусия не на­рваться… В вестибюле клуба замечаю высокую худую фи­гуру. Это мой дружок – Степан Левада. Повернулся он ко мне и смотрит, вроде впервые увидел. Ясно, сейчас что-то спросит: у него такая привычка.

– Что, поругались с Марусей? – задает Степан во­прос и подходит ко мне.

– Да так, – неопределенно отвечаю я. – Чи ты Ма­руси не знаешь? Зашипела, як шкварка, и все. Сейчас при­бежит.

Говорю я так Степану, а сам смотрю на людей, иду­щих через вестибюль в зал. Над дверью захлебывается электрический звонок – оповещает, что собрание начи­нается. Собрание сегодня не простое: посвящено проводам новобранцев – значит, и мне посвящено и Степану. Но мне не до собрания. Придет Маруся или не придет?

Из зала вдруг выскочила Василинка Остапенкова. Уви­дела Степана, обрадовалась и тут же приняла строгий вид. Глядит на него, вроде бить собирается. А Степан на меня смотрит – боится без моего разрешения уходить к Василинке.

– Ну ладно, иди, – позволяю я ему. И Степан вместе с Василинкой убегают в зал.

Вижу, вслед за ними спешит через вестибюль Иван Твердохлеб. Я за деревянную колонну, в тень отступаю. Тем более, остановился Иван – шнурок на ботинке завя­зывает.

Вдруг Маруся влетела в вестибюль. Я к ней. А она сердито повела глазами и отвернулась. Остановилась возле Твердохлеба и сладеньким голоском здоровается с ним:

– Здравствуй, Иванушка!

– Да ты вроде уже поприветствовала меня сегодня, – отвечает Твердохлеб.

– Что-то не помню, – говорит Маруся. – А ты чего ищешь?

– Сердце, Марусенька, потерял, – Твердохлеб вы­прямляется и так, дьявол, смотрит Марусе в глаза, что у меня даже кулаки зачесались.

– Да ну? – удивляется Маруся. – Так без сердца и ходишь? – и прикладывает к его груди руку. – А где твой значок парашютиста? – спрашивает.

Тут мне приходится еще глубже в тень ховаться.

– Внук бабки Горпины стянул, – говорит Иван. – А Максим выменял у него на свисток. Ты не видела Максима?

Я думал – Маруся сейчас укажет ему в мою сторону, а она даже не повернулась. Только презрительно бросила.

– Очень нужен мне этот свистун!..

– А кто тебе нужен, Марусенька? – спрашивает Твердохлеб и берет ее за руку.

А она не отнимает руку, нет, а кокетливо поводит пле­чами, лукаво смотрит на Ивана и отвечает:

– Мало ли гарных хлопцев в селе?..

Все ясно… Маруся с Иваном ушла в зал, а я прикипел к месту и весь огнем горю. Неужели Маруся могла в один вечер разлюбить Максима? Не верю!

Хоть и не чувствую под собой ног, иду в зал. Народу! Как галушек в миске! Вперед не протискиваюсь, а оста­навливаюсь у задней скамейки, на которой уселись рядом Маруся и Твердохлеб. Стараюсь прислушаться, что гово­рит с трибуны наш голова колхоза. Но слова его, точно горох от стенки, отскакивают от меня. Вижу, за столом президиума и мой батько, Кондрат Филиппович, сидит. Сидит и грозно в оркестровую яму, где расселись музы­канты, смотрит. Он же у меня на скрипке играет и сель­ским струнным оркестром руководит.

– …Мы провожаем на службу в родную Советскую Армию наших лучших хлопцев!.. – дошли, наконец, до меня слова головы колхоза.

Вот это правильно. Но Маруся разве поймет? Даже не смотрит в мою сторону.

И вдруг по залу точно ветер прокатился. Голова кол­хоза на трибуне умолк. Все почему-то поворачиваются, смотрят на входную дверь. Поворачиваю голову и я… Ой, горе мое! Увидел я тетку Явдоху и ее сына Володьку. Пол­ные корзины цветов несут в клуб. Это же для «артистов», о которых я наврал Явдохе, когда она меня в цветнике поймала!..

Что за день сегодня? Разве один человек сразу столько бед вынесет?

А народ переговаривается между собой:

– Вот тебе и Явдоха!..

– Это что? Новобранцам притащила?..

– А говорили – за грош повесится!

– Всем девчатам нос утерла!..

Кто-то захлопал в ладоши. Начал аплодировать и го­лова на трибуне. И весь зал точно с ума сошел: такие ру­коплескания, аж окна звенят. Потом батька мой из-за стола президиума махнул рукой оркестру и грянул туш.

Явдоха и Володька пробираются к сцене, а я протал­киваюсь в обратную сторону. У выхода останавливаюсь. Что же будет дальше?

Вижу, Явдоха уже подает корзины голове колхоза и сама взбирается на сцену.

– Вот это по-нашему! – радостно говорит ей голова.

– А как же?! Мы порядок знаем, – отвечает Явдоха и, поставив корзины на стулья, усаживается за столом президиума.

Замолк, наконец, оркестр, и голова опять вышел на трибуну.

– Завтра уезжает от нас в пехоту, – продолжает он речь, – комсомолец Степан Левада!..

Люди опять начинают хлопать в ладоши, оркестр иг­рает туш, а Степан, вижу, сидит рядом с Василинкой и не знает, что делать. Неловко ему, чудаку. Его со всех сторон толкают, заставляют подняться.

– Сюда! Сюда, Степан! – зовет голова и берет у Явдохи букет цветов.

Василинка толкнула Степана под ребра, и он поплелся к сцене.

«Что же будет делать Явдоха? – думаю себе. – Не­ужели сознательности у нее ни на грош?»

Вижу, шепчет она что-то на ухо голове.

– Какие артисты? – отвечает тот во весь голос. – Ко­нечно, для хлопцев!

– Так побольше давай, чтоб не осталось! – говорит Явдоха и, сложив из двух букетов один, тоже подает Сте­пану цветы.

Голова улыбается, аплодирует Явдохе. Небось сам удивляется, что такой отсталый элемент вдруг в сознание пришел. Аплодируют и в зале. А Явдоха важно расклани­вается во все стороны и новую охапку цветов готовит. Это – для Трофима Яковенко, которого выкликал голова после Степана. Тут, вижу, Явдоха снова что-то шепчет ему на ухо. Председатель пожимает плечами и говорит:

– Зачем же их считать? – и на цветы указывает.