Игорь Губерман - Листая календарь летящих будней…

Бывают сумерки – они
мерцаньем зыблются тревожным,
но зажигаются огни,
и счастье кажется возможным.

Что-то в этой жизни несуразной
весело, удачливо и дружно
вьётся столько гнуси безобразной,
что зачем-то Богу это нужно.

Осталась только видимость и мнимость
того, что было стержнем и основой,
и жгучая висит необходимость
херни вполне такой же, только новой.

Зачем толку слова в бумажной ступе?
Я б лучше в небесах умом парил.
А может быть, на скальном я уступе
стоял и молча с морем говорил.

Текучесть у природы – круговая,
в истории – такая же текучесть;
Россия прозревает, узнавая
свою кругами вьющуюся участь.

Увы, порядок этот вечен,
и распознать его не сложно:
везде, где Бог бесчеловечен,
там человек жесток безбожно.

Все шрамы на природе – письмена
о том, как мы не правы там и тут,
и горестными будут времена,
когда эти послания прочтут.

Унимается пламя горения,
и напрасны пустые рыдания,
что плывёт не заря постарения,
а густеет закат увядания.

Стоит жара, и лень амурам
в сердца стрелять, и спят они;
я Фаренгейта с Реомюром
люблю ругать в такие дни.

Зачем в устройство существа
повсюдного двуногого
Бог сунул столько бесовства,
крутого и убогого?

Душа моя во мне дышала
и много высказать хотела,
но ей безжалостно мешала
прыть необузданного тела.

Порой весьма обидно среди ночи,
что я не знаменосец, не герой;
ни язва честолюбия не точит,
ни жгучих устремлений геморрой.

Снова церковь – и в моде, и в силе,
но творится забавная драма:
утвердились при власти в России —
те, кого изгонял Он из Храма.

Когда пожухшее убранство
сдувает полностью с ветвей
и веет духом окаянства —
томится мыслями еврей.

Забавно, что в соседней бакалее
легко найти творение ума,
от порции которого светлее
любая окружающая тьма.

Скоро мы, как дым от сигареты,
тихо утечём в иные дали,
в воздухе останутся ответы,
что вопросов наших ожидали.

В горячке спора про художества
текущей жизненной картины
меня жалеют за убожество
высоколобые кретины.

Плывёт, качаясь, наше судно,
руководимое не нами,
по волнам дикого абсурда,
который клонится к цунами.

Душе моей пора домой,
в ней высох жизни клей,
и даже дух высокий мой —
остоебенел ей.

Цветут повсюду нынче фраера,
держащие контроль в умелых лапах,
ни в чём не понимают ни хера,
однако мигом ловят тон и запах.

Я езжу, и мелькают города,
читаются стишки не без успеха,
а публика одна везде всегда —
любительница горестного смеха.

Рутинной нашей жизни копошение
сидит уже в крови у каждой личности,
и мнится катастрофой нарушение
настоянной на времени привычности.

Вокруг меня – кишащая пустыня,
где каждый что-то режет и стрижёт,
моя ветхозаветная гордыня
меня от этой свалки бережёт.

Любое маломальское собрание
для общего решения вопроса
пугает меня тем уже заранее,
что много будет устного поноса.

Всем теперь она достаточно видна —
инвалидам, недоумкам, даже детям:
коллективная еврейская вина —
самый факт существования на свете.

Как мы смешны, что в позднем возрасте,
а если правильнее – старости,
ещё хотим упругой бодрости
и удивляемся усталости.

Сумеречно, тихо, одиноко
небо укрывается вуалью,
если что-то видит Божье око,
то оно подёрнуто печалью.

Теперь, соплеменник, ты вольная птица,
не зря совершался последний исход;
чем больше детей у евреев родится,
тем будет над нами светлей небосвод.

Себя укоризной не мучаю,
но был ещё тот я карась,
легко привечал я по случаю
различного облика мразь.

Непреклонная движется темень,
и её я спокойно приму,
всей душою повязан я с теми,
кто давно уже канул во тьму.

Не Бог ли мир готовит к новым войнам,
под хор из подлецов и подголосков
с усердием, Мичурина достойным,
выращивая злобных недоносков?

Нынче я подумал, что копилка
шуток наших, мыслей, изгалений —
щедрая поилка и кормилка
авторов грядущих поколений.

Забавно мне, что множество мужчин,
гордящееся яйцами воинство
безмерно ценит звание и чин —
гораздо выше личного достоинства.

У личности есть жизненная миссия,
она благословение и бремя,
а степень исполнения зависима —
смотря какое время в это время.

Ничем уже, что в жизни приключится,
меня ни удивить, ни огорошить —
ну, разве только тем, что время мчится
быстрей, чем обезумевшая лошадь.

Немного обидно от мысли такой,
но прочих она вероятней:
народу живётся под сильной рукой
уютней и много понятней.

А дьявол, чёрт, и сатана,
и бес, и все похожие —
они компания одна
и тоже слуги Божии.

Большое счастье, что досталась нам
та изумительная каша,
та смесь гармонии и хаоса,
какую жизнь являет наша.

В России расклад нынче явно такой,
что годы нужны, а не месяцы,
но если стране предоставить покой,
то бесы её перебесятся.

Слышу ругань и слышу овации,
ясно вижу кастет угрожающий
и горжусь принадлежностью к нации,
восхитительно всех раздражающей.

Смотрю глазами неуча кручёного:
какие ни творятся перемены,
в извечной битве светлого и чёрного
выигрывают серые гиены.

В посрамление всякой теории
и какие бы дамбы ни строили,
извивается речка истории,
подмывая опоры с устоями.