Игорь Губерман - Листая календарь летящих будней…

Смотрю вокруг я не спесиво,
кипящий мир лишь дурень хает,
сейчас хозяйка жизни – сила,
а разум тихо отдыхает.

Жить нелегко в духовной ржави,
однако многие в ней счастливы,
но от житья в такой державе
они пугливы и опасливы.

Понять меня, наверно, можно
и без труда для интеллекта:
всегда мне странно и тревожно,
когда евреев любит некто.

Распахнуто болтал я и раскованно,
я вжился в роль кухонного оратора,
в то время это было так рискованно,
что я бывал похож на провокатора.

А поступать наперекор —
шаблону, разуму, совету —
я продолжал бы до сих пор,
но жаль – уже поступков нету.

Всё утряслось и устоялось,
застыло в виде аккуратном,
осталась маленькая малость —
печаль о прошлом невозвратном.

Столько всяческой и очень разной дури,
заковыристой порой и дури просто
благоденствует в сегодняшней культуре,
что напрасно мы наивны, как подросток.

С кем угодно болтаю при случае,
то бокалы держа, то стаканы,
собеседники самые лучшие —
у кого в голове тараканы.

По рельсовым стыкам колёса стучали,
деревья несли снеговые одежды,
и разные виды российской печали
мелькали в окне и гасили надежды.

Разъездами уматываясь дочиста,
участвуя в общественных пирах,
люблю я на гастролях одиночество
в гостиничных унылых номерах.

Дорожные мысли – иные, чем дома,
и шире у мыслей разброс,
и даже является давний знакомый —
о смысле проклятый вопрос.

Пласталось плоское пространство,
леса тянулись вдоль обочин,
убогой жизни окаянство
встречалось глазу редко очень.

Десятки рыл сидят, балдея,
в конторах тайных и глухих —
национальная идея
никак не клеится у них.

Заметно влияние внешней среды
на рост и расцвет дарования:
повсюду угрюмо ютятся плоды,
прогнившие до созревания.

Я к Богу легко обращаюсь, ценя
совет Его, изредка нужный,
моя синагога внутри у меня,
и я не нуждаюсь в наружной.

Года сложились жуткой суммою,
заметно к финишу клонясь,
но я живу – смеюсь и думаю,
точнее – думаю смеясь.

Странно стал я чувствовать людей,
пряча проницательность свою:
духом покосившихся блядей
я почти немедля узнаю.

Реальная жизнь – это жуткое месиво,
кромешный бардак и такой же бедлам,
вчера мы стонали, сегодня нам весело,
но смех непременно с тоской пополам.

Забавна в нас высокая нужда
себя с людьми вокруг соединить,
однако только общая вражда
способна завязать единства нить.

В России беды злобу воспаляют,
кошмарны и жестокость, и дремучесть,
однако россияне проявляют
поистине еврейскую живучесть.

Женственна народная душа:
под любым явившимся властителем
вмиг она готова – не дыша,
чтобы он быстрее стал растлителем.

Расклад сегодняшний таков,
что разум тихо вышел,
и хруст идейных позвонков
теперь повсюду слышен.

По чьей вине беда,
понять я слабоват,
но льётся злобный мат
со всех углов;
«У русского всегда
нерусский виноват», —
заметил с неба дедушка Крылов.

Такие на веку я видел лица —
порой даже породисто-солидные,
что мне хотелось тихо помолиться
за души их, по лицам очевидные.

Я знал это задолго до тюрьмы,
но ясно ощутил я только в ней:
мир делится на «я», «они» и «мы»,
и «я» из этой троицы главней.

Любая пакость, подлость и наёбка
приемлются спокойно и бесстрастно,
покуда чечевичная похлёбка
владеет нами всеми полновластно.

Мне бабушка твердила в назидание:
что не твоё – не стоит беспокойства,
я с той поры смотрю на мироздание
и не браню поганое устройство.

В России запретили материться,
но я на эту глупость наплевал,
матёрая доносов мастерица
однажды оборвёт мой карнавал.

Нет числа и счёта чёрным дырам,
это всем досадно и обидно;
ясно, что евреи правят миром,
только этих лиц нигде не видно.

Странное привёз я впечатление
о родной нам некогда стране:
власти так обрыдло население,
что она готовится к войне.

Дух распада, запах разложения
бродит по империи гниющей,
и растущий градус раздражения
в жизни ощущается текущей.

Не зря так раздражает наша нация
и злятся ущемлённые народы:
евреи – как потоп и гравитация —
стихийное явление природы.

В земной краткосрочной юдоли
мы все – обречённые смертные,
но именно в тёмной неволе
надежды рождаются светлые.

Напрасно мы в башки свои седые
впускаем хоть малейшую – на пробу —
надежду, что однажды молодые
сумеют укротить земную злобу.

Несётся время скоротечно,
всё обращая в пыль и прах,
но будут жить на свете вечно
ложь, подлость, глупость, боль и страх.

Дни бегут, надежды тают,
все прогнозы ждут беды,
а мечты напоминают
розы в вазе без воды.

Бог наблюдает пронзительным оком
наши полёты и наши падения,
только в сознании Божьем высоком
мы муравьи или даже растения.