Игорь Губерман - Закатные гарики. Вечерний звон (сборник)

Он был контрабас разведенный,
она – выходила в эфир.
И горек был путь их пройденный,
и пуст окружающий мир.

Они не мечтали о встрече,
страшил их любовный обман,
однако клубился под вечер
в их душах надежды туман.

Они повстречались случайно,
о чем-то пустом шелестели,
над чем-то смеялись печально
и вдруг оказались в постели.

И поняли – не без испуга —
по стуку взаимных сердец,
что именно их друг для друга
когда-то назначил Творец.

И все начиналось с начала,
и обнял невесту жених,
и музыка с неба звучала —
играл ее ангел для них.

А Женя по миру мотался,
в узде свои страсти держа,
и весь его волос остался
в гостиницах разных держав.

Себя он отравливал водкой,
лишь музыкой в жизни гордясь,
а Лена – роскошной красоткой
и рыжей была отродясь.

Но с радостью рыжая Лена
за лысого Женю пошла,
в уюте семейного плена
она свое счастье нашла.

И пушки сегодня палят
в честь этих израильских жителей,
и взрослые дети шалят,
завидуя счастью родителей.

Баллада сочинилась не случайно:
в ней Лена – тема каждого куплета,
есть в имени – секрет, загадка, тайна,
и я вам расскажу сейчас про это.

И выдумки в балладе этой нет,
идея взята мной не с потолка:
недаром я болтался много лет
на улице Елены а-Малка.

Хочу вам для начала изложить
секрет наполеоновского плена:
на острове хотел он век дожить —
святая пусть, но все-таки Елена.

И те, чьи имена избегли тлена, —
обязаны их женам, нету спора:
у Рубенса была жена Елена,
у Рузвельта жена – Элеонора.

Такое это имя, что полену
сияло оно пламенным угаром,
и сказка про Прекрасную Елену
возникла, как вы видите, недаром.

Но сказка зарастала книжной пылью,
и даже прочитал ее не каждый,
а чтобы эту сказку сделать былью,
родилась Лена рыжая однажды.

Родилась, как известно, Лена в Риге,
в семье, где почитался дух искусства,
читала увлекательные книги,
но к музыке ее клонились чувства.

Валились музыканты на колени,
вливался в инструменты их экстаз,
но были их порывы чужды Лене,
в мечтах она избрала контрабас.

А Женя был солдат, носил винтовку,
в судьбе своей предвидел перемены,
и «Леночка» – его татуировку —
немногие, но видели до Лены.

На всяких языках читая тексты,
любовные разучивая танго,
такое знала Леночка о сексе,
что сделалась черна Елена Ханга.

Когда готовит Леночка обед,
то плачут и женатый, и вдовец,
загадки тут и не было, и нет:
Еленою была Молоховец.

А голос?! Он рождает в сердце эхо,
и пению сирен подобен он:
на голос рыжей Лены к нам приехал
евреев из России миллион.

Поэтому ты, Леночка, живи,
ничуть, как ты умеешь, не старея;
твой голос, полный неги и любви,
из чукчи скоро сделает еврея.

И мы тебя все любим не напрасно:
полно в тебе душевного огня;
ты – женщина, и этим ты прекрасна,
а возраст – это мелочь и хуйня.

Сколько разных талантов, однако,
ниспослалось Эфраиму в дар:
меломан, бизнесмен и гуляка,
полиглот, меценат, кулинар.

Развивая еврейские корни,
был Эфраим с рожденья не слаб:
делал деньги, играл на валторне
и любил подвернувшихся баб.

В деле страсти послушлив судьбе —
скольких женщин взыскал ты и выбрал?
Дон Жуан, услыхав о тебе,
с корнем хуй немудрящий свой выдрал!

Когда были дороги тернисты
и еврейский народ пропадал,
ты, Эфраим, пошел в террористы,
и мы знаем, что ты попадал.

На семитов напали семиты,
и, воскликнув: «Ах, еб вашу мать!» —
ты, Эфраим, купил «мессершмиты»,
чтоб евреи могли воевать.

А потом, когда мы победили,
нос утерли и шейху, и лорду,
то еврейские автомобили
сделал ты в посрамление Форду.

Всех галутных жалея до слез
(им казалось житье наше раем),
ты румынских евреев привез —
но зачем же так много, Эфраим?

Собирая картины друзей,
наливая за рюмкой стакан,
в Ватикане открыл ты музей,
и безвестный расцвел Ватикан.

Много лет нас во тьме содержали,
но играла мечта полонез:
Моисей передал нам скрижали,
а Эфраим завез майонез.

Ты сидишь, распивая шампанское,
на пустыню ложится туман,
и грустит королева британская,
что с тобой не случился роман…

Всюду тихо и сонно на небе,
толпы девственниц шляются вяло,
и тоскует Любавичский ребе,
что с тобою он виделся мало.

Лучше жить, чем лежать в мавзолее,
и сегодня себе мы желаем
на столетнем твоем юбилее —
чтоб и мы выпивали, Эфраим!

ВЕНЕРА. Хотя мы выглядим печально…
АФРОДИТА. Красотки были изначально.
ВЕНЕРА. Мы, вечной женственности ради…
АФРОДИТА. Короче говоря, мы бляди…
ВЕНЕРА. Мы – современницы Гомера.
А. Я – Афродита, ты – Венера.
В. От лет прошедших Афродита
похожа на гермафродита.
А. А ты по старости, Венера,
сама – точь-в-точь скульптура хера.
В. У нас для ссоры нет причин…
А. Мы знали тысячи мужчин!
В. Царь Александр Македонский…
А. И Буцефал!
В. Забудь про конский.
А. А император был…
В. Траян!
А. Потом еврей…
В. Моше Даян.
А. Да, одноглазый. И французов
он победил…
В. То был Кутузов.
А. Еще был как-то царь Мидас…
В. Ну, тот был чистый пидорас!
А. А Бонапарт?!
В. Хоть ростом мал —
ложась, он сабли не снимал.
А. А древний грек —
слепой Гомер…
В. Так он как раз на мне помер!
А. А короли! Филипп, Луи…
В. Совсем ничтожные хуи.
А. Маркс, Энгельс – помнишь их, подруга?
В. Ну, эти два ебли друг друга.
А. У нас и Ленин побывал…
В. Меня он Надей называл.
А. А посмотри на век назад —
к нам заходил маркиз де Сад!
В. О нем я помнить не хочу,
пришлось потом идти к врачу.
А. Писатель Горький был прелестник…
В. Ебясь, орал, как буревестник.
А. И Евтушенко нас любил…
В. Он сам изрядной блядью был.
А. А Троцкий?!
В. Снял презерватив
и убежал, не заплатив.
А. А помнишь – был еще один
весьма некрупный господин?
В. Француз по тонкости манер…
А. А вынимал – еврейский хер!
В. Был у него такой обрез…
А. Его макал он в майонез.
В. Здесь темновато, нет огня,
не растревоживай меня.
Мне с ним постель казалась раем…
А. Да, это был Ильин Эфраим!
В. Теперь уже мы с ним не ляжем…
А. Давай, подруга, вместе скажем.