Игорь Губерман - Третий иерусалимский дневник (сборник)

все факты ловятся в чернилах,

и сладок сок воспоминаний,

когда удачно сочинил их.

340

Не зря мы, друг, о славе грезили,

нам не простят в родном краю,

что влили мы в поток поэзии

свою упругую струю.

341

Ничуть не влияет моя голова

на ход сочинительства смутный,

но вдруг я на ветер кидаю слова,

а он в это время попутный.

342

Когда насильно свой прибор

терзает творческая личность,

то струны с некоторых пор

утрачивают эластичность.

343

Творя чего-нибудь певучее,

внутри я мысли излагаю,

но смыслом ради благозвучия

весьма легко пренебрегаю.

344

Сижу и сочиняю мемуары,

сколь дивно протекала жизнь моя.

Как сердце пережило те кошмары,

которые выдумываю я?

345

Я боюсь в человеках напевности,

под которую ищут взаимности,

обнажая свои задушевности

и укромности личной интимности.

346

Стал тесен этот утлый водоём,

везде резвятся стаи лягушат,

и даже в одиночестве моём

какие-то знакомые кишат.

Когда с тобой беседует дурак,

то кажется, что день уже потух,

и свистнул на горе варёный рак,

и в жопу клюнул жареный петух.

348

Он не таит ни от кого

своей открытости излишек,

но в откровенности его

есть легкий запах от подмышек.

349

Не лез я с моськами в разбор,

молчал в ответ на выпад резкий,

чем сухо клал на них прибор,

не столь увесистый, как веский.

350

Его похвал я не хочу,

напрасно так он озабочен;

меня похлопать по плечу

бедняге прыгать надо очень.

351

На вид неловкий и унылый,

по жизни юрок ты, как мышь;

тебя послал я в жопу, милый, —

ты не оттуда ли звонишь?

352

Такой терзал беднягу страх

забытым быть молвой и сплетней,

что на любых похоронах

он был покойника заметней.

353

Хвалишься ты зря, что оставался

честным, неподкупным и в опале:

многие, кто впрямь не продавался, —

это те, кого не покупали.

354

Он искренно про совесть и про честь

не знает ничего: его душонка,

поскольку хоть какая-то, но есть —

не больше, чем мошонка у мышонка.

355

Покуда крепок мой табак

и выпивка крепка,

мне то смешон мой бедный враг,

то жалко дурака.

356

Нет беды, что юные проделки

выглядят нахально или вздорно;

радуюсь, когда барашек мелкий

портит воздух шумно и задорно.

357

Он как ни утверждай со вдохновением,

что суть его – трагический герой,

но быть нельзя никак печальным гением,

описывая духа геморрой.

358

У нас готово для продажи

всё, что угодно населению,

а если вдуматься, то даже

и жар сердечный, к сожалению.

359

Все вечера жужжу, как муха,

в себе гордыню укрощая:

творю материю из духа,

стишки в монеты превращая.

360

Да, друзья-художники, вы правы,

что несправедлив жестокий срок,

ибо на лучах посмертной славы

хочется при жизни спечь пирог.

361

Наш ум устроен целесообразно,

ему идут на пользу и поломки:

свихнуться можно так своеобразно,

что гением тебя сочтут потомки.

362

Пишу печальные стишки

про то, как больно наблюдать

непроходимость той кишки,

откуда каплет благодать.

363

В мире есть повсюду много студий,

там надменно бедствуют художники;

будь они хоть чуть иные люди,

были бы портные и сапожники.

364

К чужому соку творческих томлений

питая переимчивую страсть,

я даже у грядущих поколений

смогу, возможно, что-нибудь украсть.

365

Жить суетно обидно мне вдвойне,

уже мне ясно видно дно колодца,

однако же с собой наедине

совсем нам посидеть не удается.

366

В горячем споре равно жалко

и дурака и мудреца,

поскольку истина, как палка, —

всегда имеет два конца.

367

Нет, как я буду умирать,

гадать я не возьмусь;

я обожаю засыпать —

но зная, что проснусь.

368

Я не считал, играя фартом,

ни что почём, ни что престижно,

и жил с достаточным азартом,

чтоб умереть скоропостижно.

369

Нисколько в этой жизни я не мучим

желанием исследовать поближе,

которое гавно теплей и круче,

которое – прозрачнее и жиже.

370

Покорно жвачку будней я жевал,

ходил и в мудрецах, и в обормотах,

но время я упрямо проживал,

не сбрасывая газ на поворотах.

371

Забавно желтеть, увядая,

смотря без обиды пустой

на то, как трава молодая

смеётся над палой листвой.

372

Надеюсь, без единого проклятия,

а если повезёт, и без мучений

я с жизнью разомкну мои объятия

для новых, Бог поможет, приключений.

373

Как это странно и нелепо:

упруги дни, отменны ночи,

но неотвязно и свирепо

меня всё время смута точит.

374

По счёту света и тепла,

по мере, как судьба согнула,

жизнь у кого-то протекла,

а у другого – прошмыгнула.

375

Мне дух мечтательности нежной

уже докучен и ненужен,

я столько завтракал с надеждой,

что грустен был бы с ней же ужин.

376

Меня слегка тревожит отрешённость

моя от повседневности кипящей;

не то это фортуны завершённость,

не то испуг от жизни настоящей.

377

Смотрю я горестно и пристально

на свой сужающийся круг:

осилив бури, в тихой пристани

мы к жизни вкус теряем вдруг.

378

Мы зря в былом опору ищем

для новых светлых побуждений,

уже там только пепелище

тогдашних наших заблуждений.

379

Все растяпы, кулемы, разини —

лучше нас разбираются в истине:

в их дырявой житейской корзине

спит густой аромат бескорыстия.

380

По сути, наши боли и невзгоды,

события, восторги и вожди —

такие же явления природы,

как засухи, рассветы и дожди.

381

Унять людскую боль и горе

не раньше сможет человек,

чем разделить сумеет море

на воды впавших в море рек.

382

Разносит по планете смех и плач

невидимый злодей и утешитель,

бес хаоса, случайностей, удач,

порядка и системы сокрушитель.

383

Душе уютны, как пальто,

иллюзии и сантименты,

однако жизнь – совсем не то,

что думают о ней студенты.

384

Я боюсь, что жизнь на небе нелегка,

ибо с неба мы заметны в серой мгле,

и краснеют на закате облака

от увиденного ими на земле.

385

Бродяги, странники, скитальцы,

попав из холода в уют,

сначала робко греют пальцы,

а после к бабе пристают.

386

Всегда приятно думать о былом,

со временем оно переменилось,

оно уже согрето тем теплом,

которое в душе тогда клубилось.