Игорь Губерман - Шестой иерусалимский дневник (сборник)

600

Всюду мудрецов сейчас – несметно,

я хоть не завистник, но обидно:

лично я умнею незаметно,

и пока что этого не видно.

601

К любой судьбе готовы смолоду,

в совсем негожую погоду

мы с решетом ходили по воду —

и приносили эту воду.

602

Слиянья полного не ищет

моё с евреями единство,

и я в духовной даже пище

люблю умеренное свинство.

603

Я давно простился с лицемерием

и печалюсь, глядя в небосклон:

к Богу мы относимся с доверием,

большим, чем заслуживает Он.

604

Создатель, дух даря творению

и научая глину жить,

способность нашу к озверению

навряд ли мог предположить.

605

Одну мыслишку изреку,

мне поделиться больше нечем:

не ставьте рюмку дураку,

он вам испортит целый вечер

606

Науку вольно жить в неволе

мы самодельно проходили,

довольно часто ветра в поле

искали мы – и находили.

607

Я не питаю подозрения

насчёт размеров дарования,

мои пустые умозрения —

души угрюмой пирования.

608

Меня постигло озарение,

зачем лежу я так помногу:

лень – это чистое смирение,

и этим я любезен Богу.

609

Был озарён я где-то в тридцать

высоким чувством непорочным,

что нежелание трудиться

бывает пламенным и прочным.

610

За то ещё ценю свою свободу,

что вижу без полемики и прений

желудочно-кишечную природу

у множества духовных воспарений.

611

Ничтожный островок в сухой пустыне

евреи превратить сумели в сад,

и чудо это всажено отныне

в арабский гордый ум, как шило – в зад.

612

Едва лишь я умру – с кем не бывало? —

душа метнётся в небо прямиком,

а сброшенное ею покрывало

окажется дурацким колпаком.

613

Еврейской мысли ход текучий

ввиду высокой вероятности

всегда учитывает случай

большой внезапной неприятности.

614

Однажды гуси Рим спасли

от чужеземного коварства,

за что их жарить отнесли

на пир во славу государства.

615

Полон я глубокого почтения

к автору, навязанному мне:

книга изумительна для чтения,

третий день я плаваю в гавне.

616

И я, слабея в час дурной,

писал серьёзнейшую скуку,

но чувство жанра, правя мной,

немедля сковывало руку.

617

Я чувствую ко всем благоволение,

и умного хвалю, и дурака,

и только вызывает изумление,

что крылышки не чешутся пока.

618

Обязан если прихоти Творца

распущенностью духа моего,

не должен я до смертного конца

обуздывать и сдерживать его.

619

Хотя мой ум весьма ничтожен,

но в нём шумит разноголосица:

туда словарь какой-то вложен,

и много слов на волю просится.

620

Всегда в конце удавшейся пирушки

мы чувствуем, рассудку вопреки,

что мы – не у судьбы в руках игрушки,

а сами – удалые игроки.

621

Не стану глупо отпираться я —

да, страх ползёт, как нервный зуд,

меня страшит не операция,

а то, что там они найдут.

622

Вот мистики простейшие уроки:

душа зовёт в минутную отлучку,

и полностью законченные строки

текут через меня под авторучку.

623

Уже мы как бы чуть издалека

следим, как вырастают наши внуки,

а если посмотреть на облака,

то думаешь о странности разлуки.

624

Мне жалко всех, кто ближе к ночи

и за ночным уже пределом

себя тоской угрюмо точит,

что в жизни что-то недоделал.

625

Догадка иногда во мне сквозит,

что жизненный азарт —

весьма игральный,

и весь вокруг житейский реквизит —

не наш совсем, а вовсе театральный.

626

За то, что плохо всё предвидим,

такие бедственные мы:

кого сегодня мы обидим,

тот завтра всем даёт взаймы.

627

Я счастлив тем, чем я богат,

моё богатство – пантомима,

и вздев улыбку напрокат,

хожу скотов различных мимо.

628

Приятно думать про возможность,

что к Богу явится простак,

осмелясь на неосторожность

Его спросить: за что нас так?

629

Всего скорей, что по наитию —

мой ум не ладит с вычислением —

готов я вечером к распитию

с любым народонаселением.

630

Мучительное творческое свойство

(у всех оно мучительностью разно) —

самим собой святое недовольство

Сальери утолил своеобразно.

631

Я так самим собой напичкан

и чушь такую горожу,

что разве что к небесным птичкам

по чик-чирику подхожу.

632

Мы прочные пустили корешки

повсюду в почву, начисто не нашу —

не Бог ли обжигал нам те горшки,

в которых мы свою варили кашу?

633

Шестым каким-то, тёмным чувством

я к мысли вдруг ловлю толчок,

что станет сукой и прокрустом

вот этот милый мужичок.

634

У жизни всюду есть звучание —

при свете, ночью и во мгле,

наступит если вдруг молчание,

нас дикий страх пригнёт к земле.

635

Ход жизни рвёт порой плотина,

прервав течение и бег,

и тут беснуется скотина,

и каменеет человек.

636

В печальных признаках мельчания

и мысли свежеоскоплённой

видны приметы одичания

души, желудком усыплённой.

637

Достойных духом в райских кущах —

согласны все, кого ни спрашивал —

из поколений предыдущих

гораздо больше, чем из нашего.

638

Он даже в юные года

настолько малый был не промах,

что успевал туда-сюда

резвее многих насекомых.

639

А пока пасёмся мы на воле,

Бог нас видит овцами типичными,

ибо зеленеющее поле —

минами усеяно различными.

640

Я помню ясно и вполне,

как выживал, давимый прессом,

и что тюрьма теперь во мне,

я наблюдаю с интересом.

641

Заметил я, что даже хвори

присущи слабости мучительства:

так у неё весьма в фаворе

часы пустого сочинительства.

642

Творить посильную гулянку

нам по любому надо случаю,

покуда каждому – подлянку

судьба готовит неминучую.

643

В моём любом воспоминании —

к чему в былом ни прикоснусь —

я вечно жил в непонимании,

что есть повсюду мразь и гнусь.

644

Клянусь, пишу не ради рифмы,

а наблюдая каждый случай:

у разных дней различны ритмы —

бегущий, скачущий, текучий.

645

Есть мысли – только что набухли,

уже распустятся вот-вот,

но вдруг увяли и пожухли,

как будто порча в них живёт.

646

С ума сошли бы наши предки

и закричали: «Боже, Боже!» —

пересчитав мои таблетки,

которым я не верю тоже.

647

Мне думать о былом сегодня нравится,

пускай былое в памяти продлится,

мы были все красавцы и красавицы —

наивность озаряла наши лица.

648

И разве что не в мелкий микроскоп

исследован я был, каков я есть,

и дьявольский прибор – колоноскоп —

совали мне, куда зазорно лезть.