Саша Черный - Сатиры

Всегда был верный часовой

Для верных слуг…

… На лире лопнули струны со звоном!..

Дрожит фальшивый, пискливый аккорд…

С мяуканьем, визгом, рычаньем и стоном

Несутся кошмаром тысячи морд:

Наглость и ханжество, блуд, лицемерье,

Ненависть, хамство, и жадность, и лесть

Несутся, слюнявят кровавые перья

И чертят по воздуху: правда и честь!

1909

У райских врат гремит кольцом

Душа с восторженным лицом:

«Тук-тук! Не слышат… вот народ!

К вам редкий праведник грядет!»

И после долгой тишины

Раздался глас из-за стены:

«Здесь милосердие царит, —

Но кто ты? Чем ты знаменит?»

«Кто я? Не жид, не либерал!

Я “Письма к ближним” сочинял…»

За дверью топот быстрых ног,

Краснеет райских врат порог.

У адских врат гремит кольцом

Душа с обиженным лицом:

«Эй, там! Скорее, Асмодей!

Грядет особенный злодей…»

Визгливый смех пронзает тишь:

«Ну, этим нас не удивишь!

Отца зарезал ты, иль мать?

У нас таких мильонов пять».

«Я никого не убивал —

Я “Письма к ближним” сочинял…»

За дверью топот быстрых ног,

Краснеет адских врат порог.

Душа вернулась на погост —

И здесь вопрос не очень прост:

Могилы нет… Песок изрыт,

И кол осиновый торчит…

Совсем обиделась душа

И, воздух бешено круша,

В струях полуночных теней

Летит к редакции своей.

Впорхнувши в форточку клубком,

Она вдоль стеночки, бочком,

И шмыг в плевательницу. «О!

Да здесь уютнее всего!»

Наутро кто-то шел спеша

И плюнул. Нюхает душа:

«Лук, щука, перец… Сатана!

Ужель еврейская слюна?!»

«Ах, только я был верный щит!»

И в злобе выглянуть спешит,

Но сразу стих священный гнев:

«Ага! Преемник мой — Азеф!»

1909

Обезьяний стильный профиль,

Щелевидные глаза,

Губы — клецки, нос — картофель:

Ни девица, ни коза.

Волоса — как хвост селедки,

Бюста нет — сковорода,

И растет на подбородке —

Гнусно молвить — борода.

Жесты резки, ноги длинны,

Руки выгнуты назад,

Голос тоньше паутины

И клыков подгнивших ряд.

Ах, ты, душечка! Смеется —

Отворила ворота…

Сногсшибательно несется

Кислый запах изо рта.

Щеки глаз припали к коже,

Брови лысые дугой.

Для чего, великий боже,

Выводить ее нагой?!

1908

Я обращаюсь к писателям, художникам,

устроителям с горячем призывом

не участвовать в деле, разлагающем общество…

А. Блок. Вечера «искусств»

Молил поэта

Блок-поэт:

«Во имя Фета

Дай обет —

Довольно выть с эстрады

Гнусавые баллады!

Искусству вреден

Гнус и крик,

И нищ и беден

Твой язык.

А publicum гогочет

Над тем, кто их морочит».

Поэт на Блока

Заворчал:

«Merci! Урока

Я не ждал —

Готов читать хоть с крыши

Иль в подворотней нише!

Мелькну, как дикий,

Там и тут,

И шум и крики

Всё растут,

Глядишь — меня в итоге

На час зачислят в боги.

А если б дома

Я торчал

И два-три тома

Натачал,

Меня б не покупали

И даж не читали… »

Был в этом споре

Блок сражен.

В наивном горе

Думал он:

«Ах! нынешние Феты

Как будто не поэты… »

Между 1910 и 1913

Когда раскроется игра —

Как негодуют шулера!

И как кричат о чести

И благородной мести!

1910

Раз двое третьего рассматривали в лупы

И изрекли: «Он глуп». Весь ужас здесь был

в том,

Что тот, кого они признали дураком,

Был умницей, — они же были глупы,

«Кто этот, лгущий так туманно,

Неискренно, шаблонно и пространно?»

— «Известный мистик N, большой чудак».

— «Ах, мистик? Так… Я полагал — дурак».

Ослу образованье дали.

Он стал умней? Едва ли.

Но раньше, как осел,

Он просто чушь порол,

А нынче — ах злодей —

Он, с важностью педанта,

При каждой глупости своей

Ссылается на Канта.

Дурак рассматривал картину:

Лиловый бык лизал моржа.

Дурак пригнулся, сделал мину

И начал: «Живопись свежа…

Идея слишком символична,

Но стилизовано прилично»

(Бедняк скрывал сильней всего,

Что он не понял ничего),

Умный слушал терпеливо

Излиянья дурака:

«Не затем ли жизнь тосклива,

И бесцветна, и дика,

Что вокруг, в конце концов,

Слишком много дураков?»

Но, скрывая желчный смех,

Умный думал, свирепея:

«Он считает только тех,

Кто его еще глупее, —

“Слишком много” для него…

Ну а мне-то каково?»

Дурак и мудрецу порою кровный брат:

Дурак вовек не поумнеет,

Но если с ним заспорит хоть Сократ, —

С двух первых слов Сократ глупеет!

Пусть свистнет рак,

Пусть рыба запоет,

Пусть манна льет с небес, —

Но пусть дурак

Себя в себе найдет —

Вот чудо из чудес!

Между 1909 и 1910

Я знаком по последней версии

С настроеньем Англии в Персии

И не менее точно знаком

С настроеньем поэта Кубышкина,

С каждой новой статьей Кочерыжкина

И с газетно-журнальным песком.

Словом, чтенья всегда в изобилии —

Недосуг прочитать лишь Вергилия

Говорят: здоровенный талант!

Но еще не мешало б Горация —

Тоже был, говорят, не без грации…

А Шекспир, а Сенека, а Дант?

Утешаюсь одним лишь — к приятелям

(чрезвычайно усердным читателям)

Как-то в клубе на днях я пристал:

«кто читал Ювенала, Вергилия?»

Но, увы, (умолчу о фамилиях),

Оказалось, никто не читал!

Перебрал и иных для забавы я:

Кто припомнил обложку, заглавие,

Кто цитату, а кто анекдот,

Имена переводчиков, критику…

Перешли вообще на пиитику —

И поехали. пылкий народ!

Разобрали детально Кубышкина,

Том шестой и восьмой Кочерыжкина,

Альманах «Обгорелый фитиль»,

Поворот к реализму Поплавкина

И значенье статьи Бородавкина

«О влияньи желудка на стиль»…

Утешенье, конечно, большущее…

Но в душе есть сознанье сосущее,

Что я сам до кончины моей,

Объедаясь трухой в изобилии,

Ни строки не прочту из Вергилия

В суете моих пестреньких дней!

1911

Рожденный быть кассиром в тихой бане

Иль агентом по заготовке шпал,

Семен бубнов сверх всяких ожиданий

Игрой судьбы в редакторы попал.

Огромный стол. Перо и десть бумаги —

Сидит бубнов, задравши кнопку-нос…

Не много нужно знаний и отваги,

Чтоб ляпать всем: «возьмем», «не подошло-с!»

Кто в первый раз — скостит наполовину,

Кто во второй — на четверть иль на треть…