Феликс Кривин - Избранное

Все радовались свету.

Все говорили: да будет свет!

Но прибор для включения света на всякий случай назвали выключателем.

Жизнь — это бег с препятствиями.

Потом — шаг с препятствиями.

Потом — медленный шаг с препятствиями.

Меняется темп движения, но препятствия остаются.

Охотник, собака и дичь — и все это слито в одном человеке Он одновременно берет след, стреляет и падает под выстрелом.

И всякий раз, как он делает очередной выстрел, в нем остается меньше человека и больше собаки и охотника.

Смех уничтожает страх, который в человеке — пережиток его животного прошлого. Вроде копчика — пережитка хвоста.

Животному избавляться от страха нецелесообразно. Если б мышка избавилась от страха, она была бы немедленно съедена. Поэтому мышка не может позволить себе такой роскоши — смеяться над кошкой.

Человек — может. Это единственная роскошь, которую он может себе позволить в самой убогой бедности.

Правда, если его одновременно смешить и пугать, он может больше бояться, чем смеяться. Потому что в нем еще сильны пережитки животного. Не зря говорят: животный страх. А «животный смех» — такого никто не слышал.

Смех не бывает животным даже тогда, когда мы надрываем животики. Именно тогда, когда мы надрываем животики, мы избавляемся от пережитков хвоста.

Ну, а если мы страхом подавляем смех, — тут уж отращиваем в себе пережитки, которые могут вырасти до размеров хвоста, так что будет неловко встречаться друг с другом.

Сатира, которая призвана вскрывать язвы общества, достигла больших успехов по части анестезиологии. И хотя вскрывает хуже, но значительно лучше умеет усыплять.

Черный юмор — это не смех сквозь слезы.

Это смех вместо слез.

Одни надежды оправдались, другие не оправдались… Почему-то надежды наши — как преступники перед судом: им постоянно нужно оправдываться.

Когда-то наука избавила человека от страха перед действительностью… А сегодня — как нам нужна действительность, которая избавит нас от страха перед наукой!

Только тот, кто недоволен собой, имеет право на все прочие недовольства.

Одни смехом уничтожают страх, другие страхом уничтожают смех, поэтому в мире не убывает ни смеха, ни страха.

Почему у нас в мозгу извилины?

Видно, слишком много преград встречается на пути мысли.

Когда разум пытается заменить чувство, ему требуется вся его сила, вся эрудиция, — там, где чувству достаточно одного вздоха.

Из него вышел Моцарт — и ушел в неизвестном направлении.

Из него вышел Пушкин — и ушел в неизвестном направлении.

Сколько из него вышло великих людей!

И все ушли в неизвестном направлении…

Когда человека исключали из обезьян, он и сам не знал, за что его исключают. То ли за нежелание шагать в четыре ноги, то ли за нежелание хватать в четыре руки, то ли за аморальное размножение, которое он почему-то называл любовью.

В общем, исключили человека. Перестали здороваться, узнавать. Заставили зарабатывать на жизнь своим трудом, да еще насмехались, что труд создал человека.

А разве трудом на семью заработаешь? Тем более, что работать спокойно не дают, каждые пять минут требуют документы.

Жена говорит: неужели так трудно шагать в четыре ноги? Дети говорят: неужели так трудно хватать в четыре руки? И ушли от него жена и дети.

Остался человек один. Только иногда кто-нибудь забежит, занесет работу, чтоб другие не видели. А потом, конечно, выдаст ее за свою.

Великий изобретатель топора получил премию за топор, сделанный руками человека. Еще одну премию получил изобретатель молотка.

А как они добыли огонь? Ведь они у него добыли огонь, а потом его же заставили тушить пожары.

И не выдержал человек такой жизни. Как-то пришли проверять документы, а человека нет.

И сразу вся работа остановилась. Великий изобретатель топора не знал, как насадить топор на топорище, великий изобретатель молотка отбил себе все пальцы на четырех руках, но так и не освоил этой невероятной техники.

И тогда возникло сомнение: а что если мы не туда шагали в четыре ноги? А что если не то делали в четыре руки? Точнее, шагали в четыре руки, а делали в четыре ноги, потому что шагали мы руками, а работали ногами.

И вообще: возможно, не человек должен происходить от обезьяны, как утверждает основополагающее учение, а мы, обезьяны, должны научиться жить по-человечески, произойти от человека. Ведь мы же его помним, он жил среди нас!

Но как произойти от человека? Наверно, надо, чтоб сначала исключили из обезьян, как исключили — помните? — нашего человека.

Тут все заходили по инстанциям, стали требовать, чтоб исключили из обезьян. Но инстанции говорят: из обезьян пусть вас исключают обезьяны.

Оказывается, они уже не обезьяны. Кинулись искать обезьян, но все обезьяны как сквозь землю провалились.

То были одни обезьяны, а теперь — ни одной. Удивительный факт: в стране обезьян не водятся обезьяны.

Так возникло человеческое общество без обезьян.

Насадить топор на топорище, правда, еще не удалось, но воткнуть топорище в топор уже делаются попытки.

Что характерно для обезьян: они всегда были некрасивыми. Ну сами посудите: руки вместо ног — разве это красиво? Ноги вместо рук — это другая крайность, всего должно быть в меру, а главное — поровну: две ноги, две руки.

А осанка? Разве то, что у обезьяны, можно назвать осанкой? Обезьяна сутулится, горбится, не поймешь, когда она в вертикальном, а когда в горизонтальном положении (для лентяев — идеальный вариант).

Теперь посмотрите на ее лицо: оно же все в морщинах! Когда морщины в старости, это нормально и даже иногда вызывает симпатию, но у обезьяны морщины всю жизнь. Всю жизнь! Как будто у нее никогда не бывает молодости.

И еще эти губы, вытянутые вперед, как будто обезьяна хочет вас расцеловать, но кто же захочет с ней целоваться? Поэтому количество обезьян на земле катастрофически уменьшается.

Когда обезьяны это заметили, самые умные из них сказали: мир спасет красота. Мир обезьян спасет красота, поэтому хочешь не хочешь, а надо становиться красивыми.