Феликс Кривин - Избранное

Федон объяснил, что пока они не собираются останавливать производство. Блудилище будет работать, но оно будет работать на святилище.

— Зарабатывать на блуде и тратиться на добродетель?

— Да, да, конечно! У нас будет публичная библиотека, публичный лекторий, где мы будем читать публичные лекции… Одним словом, большой публичный дом культуры.

— Это очень интересно, — сказал Сократ. — Но все же лучше, Федон, давай-ка мы тебя выкупим.

Так они спорили каждый день, и в споре этом постепенно рождалась истина. И когда истина окончательно родилась, Федон сказал:

— Выкупите меня, Сократ. Нет уже сил ни на блудилище, ни на святилище.

Так Федон стал свободным человеком. А блудилище осталось блудилищем. Ведь для того, чтобы заработать на святилище, нужно очень много блудить, а когда наблудишь до изнеможения, не хочется уже ничего святого.

Демокрита из Абдеры земляки-абдериты пытались упрятать в сумасшедший дом и обратились за направлением к знаменитому врачу Гиппократу. Но Гиппократ в то время уже дал клятву не использовать психиатрию в политических целях, не производить эксперименты на живых людях и вообще поставить наконец медицину на службу здоровью, отобрав у нее все прочие функции. Поэтому, осмотрев Демокрита, Гиппократ дал заключение: «Практически здоров».

— Как это здоров? — возмутился представитель абдеритуправления. — Он же сумасшедший.

Гиппократ сослался на Гомера, которого тоже считали сумасшедшим, и объяснил, что великие люди нередко сходят с ума, но лишь для того, чтоб подняться на новый, еще более высокий уровень.

В это время к абдеритуправленцу подошла его дочь.

— Здравствуй, девушка! — приветствовал ее Демокрит.

— Вот видите, — зашептал Гиппократу абдеритуправленец, — они не знакомы, а он здоровается. Разве так поступают нормальные люди?

На следующий день повторили обследование, и опять Гиппократ пришел к заключению: Демокрит практически здоров. Но тут опять появилась дочь абдеритуправленца.

— Здравствуй, женщина! — приветствовал ее Демокрит.

— Ну, что вы теперь скажете? — торжествовал абдеритуправленец. — Не далее как вчера он говорил «Здравствуй, девушка», а сегодня говорит «Здравствуй, женщина». А ведь прошла всего только ночь… Ночь?.. — он внезапно осекся, побледнел и бросился к дочери: — Бесстыжая, где ты провела ночь?

Пока он это выяснял, Гиппократ спрашивал у Демокрита:

— Коллега, я прошу вас открыть секрет: как вы ставите диагноз?

Диоген был нищим, но когда от него сбежал раб, философ ему вслед только посмеялся: «Смешно, если Манет может жить без Диогена, а Диоген не сможет жить без Манета!»

А нам некому вслед посмеяться, потому что мы одновременно и нищие, и рабы. И никто от себя не сбежит — так, чтобы раб сбежал, а философ остался.

Император Цинь Ши-хуанди захватил много территорий, а потом, чтобы сохранить их за собой в вечном пользовании, взял да и отгрохал Великую Китайскую стену. Была у него еще мысль отгородиться от внешних влияний, потому что население постоянно сравнивает свою жизнь с тем, как живут за рубежом. Некоторые даже норовят улизнуть за рубеж, вот тут-то стена первое дело. Хорош еще железный занавес, но в то время железный век только начинался, с железом было плохо, так что пришлось ограничиться Китайской стеной.

Отгородившись в пространстве, Цинь Ши-хуанди стал думать над тем, как бы отгородиться еще и во времени. Ведь у китайцев большая история, и о ней написано довольно подробно. А если начать сравнивать, как было раньше, с тем, как стало сейчас, можно тоже прийти к нежелательным выводам.

И Ши-хуанди повелел сжечь все, что было написано до него, а уже с него начинать китайскую историю.

Китайцев это смутило. Они не хотели отдавать свою историю. Территорию еще ладно, хотя и ее не хочется отдавать, но отдавать историю — это уже самое последнее дело. Настоящие патриоты не отдают ни территории своей, ни истории.

Когда сжигали книги, четыреста шестьдесят мандаринов бросились в огонь, чтобы разделить судьбу своей истории. Горели все вместе, вспоминая более благоприятные времена, когда можно было книги читать, а не гореть с ними в общем пламени.

Но и после императора Ши-хуанди китайскую историю не оставляли в покое. Сначала любители чтения прыгали за книгами в огонь, а потом стали прыгать все меньше и больше носить дрова, чтоб китайская история лучше горела. Вот тогда и придумали крылатое выражение: рукописи не горят. Если не горят, то с какой стати будем гореть мы, сами подумайте.

Так сказали друг другу китайцы. И успокоились. И отныне стали гореть только на работе.

Высших римских чиновников избирал народ, поэтому им не безразлична была любовь народа. Но народ любит тех, кто знает его в лицо и даже при случае может назвать по имени. А лиц у народа, а имен! Ни один государственный деятель их не запомнит.

Приходилось кандидатам на высокие должности прибегать к помощи рабов, которые лучше знали народ и могли подсказать, как он выглядит и как называется. Эти рабы назывались номенклаторами, то есть назывателями имен. Кандидаты расхаживали по городу в сопровождении номенклаторов, и номенклатор заранее предупреждал кандидата.

— Вот идет Ваня.

Тут кандидат широко распахивал объятия и кричал:

— Ваня! Дорогой Ваня! Наконец-то мы встретились! — Он прижимал незнакомого Ваню к груди, любовно похлопывал по спине и говорил сладким голосом: — А я уже думаю: куда это мой Ваня запропастился? Кстати, приходи на выборы, там будут голосовать за меня.

И счастливый Ваня отвечал, что, конечно, он непременно придет и отдаст свой голос за друга-кандидата.

А кандидат уже шел дальше, и всеведущий раб ему говорил:

— Вот идет Вася.

— О, Вася! — кричал кандидат и устремлялся к Васе с той же сердечностью.

В Древнем Риме обязанности рабов-номенклаторов этим и ограничивались, но со временем их осведомленность стали использовать для постоянной связи между правительством и народом.

Так появилась номенклатура, которая, сохранив свою рабскую природу, приобрела такую власть, что перед ней бессильны и правительство, и народ, а всесильна она одна — номенклатура.

Слова Катона Старшего о том, что Карфаген должен быть разрушен, нашли поддержку и в самом Карфагене, где партия рабов всегда придерживалась политики поражения собственного правительства. И в ответ на слова Катона она выдвинула встречный лозунг: Карфаген должен быть разрушен, а на его месте должен быть построен Коринф.