Евгений Лукин - Чёртова сова

Полистаешь наугад —
всё расстрелы да застенки.
От Памира до Карпат
нет невыщербленной стенки.
Вот и думается мне:
до чего же я ничтожен,
если в этакой стране
до сих пор не уничтожен?

Покончим с прошлым, господа, —
и православною державой,
перекрестясь, пойдем туда,
куда глядит орёл двуглавый!

Обезумевши слегка,
я похож на кулака
тем, что в общее безумье
мне не хочется пока.

Сам и праздную, и тризную,
только в церковь не иду —
по диагнозу с Отчизною
всё никак не совпаду.

Привычная пайка больничной баланды,
со шприцами хмурые мордоворотины —
и всё понапрасну: отдельные банды
никак не сольются в понятие Родины.

Милый мой, действительность не лечится —
это установлено давно.
Данный бред зовется «человечество» —
и другого, знаешь, не дано.

Заломаю берёзку у брода,
по откосу огнём полыхну.
Ты на мне отдохнула, Природа?
Дай и я на тебе отдохну!

Смешной чудак под своды крипт
проникнет, мифом очарован,
и расшифрует манускрипт,
который не был зашифрован.
Но ты, страницы вороша,
не зубоскаль подобно Плавту:
когда ошибка хороша,
она вполне сойдёт за правду.
Так кладовщик былых времён,
зарплату от жены таящий,
был не взаправдашний шпион,
но отсидел как настоящий.

Изучая тору или сутру,
тратишь уйму лишнего труда.
Логика — кратчайший путь к абсурду.
Экономьте время, господа!

Как мне вытравить хотелось
за чертой черту:
робость, глупость, мягкотелость —
словом, доброту!
Я бы стал в юдоли оной
прочим не чета:
умный, смелый, непреклонный —
словом, сволота.

Доктора толкуют неспроста, вишь,
что у нас под черепом ни зги:
умный мозг работать не заставишь —
мыслят только глупые мозги.

Он, по-моему, с юмором, Тот,
Чьи пути неизменно таинственны, —
каждый раз, добираясь до истины,
я в конце нахожу анекдот!

Что ты сделал, Адам! Ты зачем откусил от плода?
Ну-ка выплюнь немедленно… Всё. Проглотил, дурачок.
И прошла от желудка по телу волной теплота.
И ужалила правда огромный от страха зрачок.

Вспоминаешь теперь, как ты утром ломал деревца?
Как вчера изобидел супругу, банан отобрав?
Откусил от плода? Посмотри на себя, стервеца!
Ах, не знал, что неправ? Но теперь-то узнал, что неправ!

Думал, сладко Богам? Совесть — тяжкое бремя, Адам.
А ведь жил без греха, без оглядки, что твой гамадрил.
Я ж тебе говорил, чтоб не смел прикасаться к плодам!
Говорил или нет? Ты не хнычь, отвечай! Говорил?

Ну так что Мне теперь? За тобою ходить по пятам?
И следить, как бы вдруг ничего на тебя не нашло?
А ступай-ка ты, знаешь, в голодные земли, Адам, —
и трудись до упаду, чтоб не было сил ни на что.

Если древние евреи
описали Иегову,
ничего не прибавляя,
не скрывая ничего,
будет правильней, ей-богу,
и, наверное, мудрее
очутиться вместо рая
в преисподней у Него.

Пуган хыкою, лыком шит,
заплутавши в добре и зле,
ненавижу всё, что кишит, —
человечество в том числе.
Разве только вот воробьи…

На излёте века
взял и ниспроверг
злого человека
добрый человек.
Из гранатомёта
шлёп его, козла!
Стало быть, добро-то
посильнее зла.

Седьмой. Починяют душ.
Шестой. Изменяет муж.
Пятый. Матерный хор.
Четвёртый. Шурует вор.
Третий. Грохочет рок.
Второй. Подгорел пирог.
Первый. Рыдает альт.
Всё. Долетел. Асфальт.

Мир становится с годами
не яснее, но теснее:
с тем сидел на первой парте,
с этой вовсе переспал…
Вскинешь голову — знакомы
и судья, и заседатель!
Значит, все-таки посадят.
Hе стрелять же другана…

Вот ты — в тоске и грусти,
а я — навеселе.
Ты найден был в капусте,
а я вот — в конопле.
Тащись себе, мотыжа
капустные поля,
а мне вот как-то ближе
родная конопля…

Hе всегда бывает понят
мой словесный цирк:
пошутил, что судно тонет,
а сосед — кувырк!
Вот такие парадоксы.
Массовый невроз.
Эй, верните танки в боксы!
Я же не всерьёз!

Когда ракета рвёт по вертикали
затем, чтоб гробануть бомбардировщик,
не дав ему сронить ядрёну бомбу
на некий центр, что тянется вдоль Волги
и повторяет все ее изгибы,
как мы порой ладонью повторяем
изгиб бедра любимого созданья,
которое немедля говорит:
«Hе трожь бедро, на нас уже глазеют!» —
и вы покорно прячете хваталку
в излишне тесный боковой карман,
который вдруг косым своим разрезом
напомнит вам татарских интервентов,
речушку Калку, поле Куликово
и многое другое… Hо ракета,
пока вы это пристально читали,
уже бомбардировщик гробанула,
о чём имею счастье доложить!

Мысли заплясали,
ёкнуло в груди —
чьи-то грабли сами
просят: «Укради…»
Тягостная повесть.
Пагубная страсть.
Ведь замучит совесть,
если не украсть!

Ах, упырчик!
Пара крылышек легка.
Я пупырчат,
словно борт броневика.
По коленям —
как заклепки, пузыри.
Где ты, Ленин?
Залезай — и говори!

Сквозь дыру в облаках
явно с бодуна
вся, как мы, в синяках
пялится луна.
Погуляем втроём
под собачий лай.
Уж такой тут район:
вломят — и гуляй!

В кадке лёд. Отвердела улица.
Сверху — небо чёрно-лиловое.
У штакетника зябнет курица —
одноногая, безголовая.
Хорошо ей там, в оперении,
под крыло завернувши голову:
ни молений о похмелении,
ни февральского злого олова.