Антология - Русская эпиграмма второй половины XVII - начала XX в.

Резкое возрастание комического, смешного в эпиграмме второй половины XVIII века, несомненно, было прогрессивным явлением. Вместе с тем это не отразилось на углублении сатирического пафоса, раскрытии главного социально-политического противоречия того времени. В частности, оппозиционность пылкой музы Сумарокова не переходила границ общественно-политической умеренности.

В основе его творчества лежит убеждение в незыблемости общего порядка вещей. Все предписано законами бытия: кому какое место занимать на общественной лестнице. Перемены и усовершенствования могут совершаться в пределах сословных членений, иерархическая же система выработана и неизменна.

В басне «Осел во львовой коже» этот принцип выражен весьма отчетливо. Сатирик выступает против несообразностей, нередко встречающихся в жизни:

Как видим, здесь уравнено в своей незыблемости и «естественности» как биологическое, так и социальное неравенство, они имеют якобы один и тот же источник.

Тематика эпиграмм Сумарокова широка и многообразна. Вместе с тем поэт ограничивался нападками на злоупотребления низших и средних представителей феодально-бюрократической сферы, на неправедных судей, стряпчих, крючкотворов и мздоимцев. Здесь обличения писателя были исполнены гнева и ненависти.

Не меньшим злом считает сатирик и откуп. С откупщиками — другой излюбленной темой его эпиграмм — связана проблема корыстолюбия и произвола, идущего уже не от чиновничьего всевластия, а от мошны, от темной и разнузданной силы денег. Паутина долговых обязательств легко опутывает кабацких ярыжек. При этом Сумароков равно осуждает как причину, так и следствие.

Если в баснях Сумарокова встречаются зарисовки быта и нравов простых людей (крестьяне, солдаты, дворовые, ремесленники), то его эпиграмма несравненно дальше отстоит от насущных запросов людей низшего сословия. Она используется в качестве оружия дворянской самокритики, осмеивает пороки светской жизни, общечеловеческие недостатки и слабости. Мотовство, легкомыслие кокетливых и ветреных женщин, слепая погоня за модой, галломания, ханжество, суеверие, скупость — вот объекты эпиграммы такого рода. Многие стихи достигают при этом силы, изящества и отточенности афоризма. Такова эпиграмма:

Или начало другой:

В наследии Сумарокова представлены и собственно литературные эпиграммы. Несколько из них направлены против Ломоносова, которого поэт считал главным своим соперником на российском Парнасе.

Сатирическая миниатюра Сумарокова — явление переходного времени. Она особенно выразительно запечатлела момент, когда нравоучение, дидактика в их более или менее обнаженном виде уступают место эмоционально-образному воплощению идей и мнений, а прямое порицание заменяется скрытыми видами насмешки (ирония, пародия). Так, в эволюции сатиры прослеживается переход от непосредственного воздействия на очередных носителей зла к иному пониманию целей и задач искусства обличения смехом, сформулированному уже в XIX веке: «Не должно думать, однако, чтобы насмешка могла исправить порочного: она только открывает ему дурные стороны его и, может быть, живее только дает чувствовать необходимость украсить их личиною приятного». И далее В. А. Жуковский проводит мысль о том, что смех — «оружие предохранительное » [8] В. А. Жуковский, О сатире и сатирах Кантемира. — Собр. соч. в четырех томах, т. 4, М.—Л., 1960, с. 421. .

Угрюмоватый тон прежней сатиры, дидактика и нравоучение существенно потеснены в эпиграмме Сумарокова общим шутливым настроем, которым так дорожил автор «Эпистолы о стихотворстве». Это, казалось бы, не столь существенное нововведение повлекло за собой и другие преобразования.

Сумароков — мастер живописно-образного слога. С одинаковым искусством поэт стилизует эпиграмму под жанр бытовой сценки, использует монологические и диалогические формы. Нередко отказываясь от стиля ораторского обличения, он широко вводит простонародные словечки и выражения. Традиционный шестистопный ямб, хорошо приспособленный к «ювеналовской» манере, дополняется иными стихотворными размерами (плюс разностопный стих, цезуры), способными полнее схватить и передать живость разговорной речи. Заслуживает внимания и применение сатириком неожиданной, иногда парадоксальной рифмы.

В некоторых случаях Сумароков обращается к своему богатому опыту поэта-песенника. Тогда в размеренную форму эпиграмматического стиха врываются интонации лирической песни, куплета:

Многочисленные нововведения насыщали жанр эпиграммы отдельными «реалистическими элементами», но все же не преобразовывали в основном и главном классицистического художественного метода видения и изображения жизни. Рационализм сочетался у Сумарокова с грубовато-бурлескным натурализмом. Пословицы и поговорки вводились не органично, а включались как атрибуты простонародной фразеологии, как знаки просторечия, дозволенные законами «низкого» сатирического жанра.

Основой эпиграммы классицистов нередко становился бытовой или исторический, чаще всего связанный с громкими именами античности (Цезарь, Август, Тит, Нерон) анекдот. В большом ходу были идущие опять же от античной традиции имена-клише греко-римского происхождения. Под воздействием опыта своей же собственной работы в области комедии и басни А. П. Сумароков вводит в эпиграмму персонажей, выхваченных из жизни (откупщик, стряпчий, судья, подьячий, танцовщик, ученый). После Сумарокова наряду со всевозможными Леандрами и Клитами, Дамонами и Фирсами широко используются имена-этикетки «отечественного» происхождения: Глупоны, Взятколюбовы, Скрягины, Злобины и т. п.

Развитие русской эпиграммы 1760–1790-х годов, обогащенное достижениями Сумарокова, подготовило почву для сатирико-юмористической миниатюры, созданной в русле сентиментализма и реализма. Однако вплоть до начала XIX века эволюция русской эпиграммы шла в рамках классицистического метода.