Алексей Смирнов - ПРАВОЕ ПОЛУШАРИЕ

Одинокая лампочка на шнуре почему-то замигала.

– Дама убита, - повторил за Фалуевым Лебединов и удивленно поднял брови. - Дама убита, дама убита.

Он выбрался из-за стола и вновь принялся метаться по комнате. О лейтенанте он позабыл, и Фалуеву стоило некоторого труда остановить партнера и переправить того на небеса. Заодно с лейтенантом Фалуев рассудил еще душ двадцать: прибирал Лебединова за плечи, наводил на очередного, поспешно валившегося на колени призрака. Выходила значительная экономия сил: уже не нужно было добиваться телесности и бить балалайкой по голове Ненастоящие, удостоившись приговора, таяли; Фалуеву доставляло удовольствие миловать их, ибо состраданию нашлось место в его уродливой жизни. Лебединов повиновался ему; было видно, что суд дается ему без труда, без малейшего напряжения, и голова занята новой мыслью.

Тут у Зейды начались схватки, и она заухала, удерживая живот. Тогда Лебединов, только что покончивший с очередной душой - а новые шли и шли, занимая освободившееся место - ударил Фалуева кулаком, сверху вниз, по темени, и Йохо выключился.

Он пришел в себя на полу, где сидел с широко разбросанными ногами.

Какое-то время образы двоились; затем ему стало видно, что Лебединов уже вскрыл Зейду кухонным ножом, которым был зарезан участковый. Лебединов стоял к Фалуеву спиной и осторожно тянул из черно-багровой пропасти скользкий предмет. Пуповина провисла, как собачий поводок, и Лебединов, прижав новорожденного подбородком к плечу, натянул ее и пересек со второй попытки. Младенец сморщился и пискнул, Лебединов рассматривал его, поворачивая то так, то этак, потом опять прижал к себе, на сей раз к груди ("Главное, сразу поднести ребенка к груди, - вспомнил Йохо, - но только к женской, и надо бы его помыть, присыпать чем-нибудь"); Зейда лежала неподвижно и глядела в потолок остановившимися глазами. Лебединов взмахнул ножом, и голова младенца шлепнулась на пол; аккуратно положив тельце на стул и что-то пробормотав, он для верности, хотя Зейда уже умерла, всадил ей нож в сердце.

Не разгибаясь, Лебединов повернулся к Фалуеву. Он состарился в мгновение ока, и щеки стали похожи на карманы фланелевого халата, оттянутые чем-то увесистым.

– Им будет лучше там, - сказал он хрипло и глухо. - Им будет хорошо. Смотри, вот он.

Малыш медленно проступил очертаниями на полу, в пяти шагах от Фалуева. Став ненастоящим, он изумленно булькал и двигал ручками.

– Рассуди его, - приказал Лебединов.

Йохо, испытывая тошнотворный ужас, попытался сосредоточиться, и младенец исчез.

– Ему будет страшно без меня, - строго заметил Яйтер-Лебединов, вытащил нож из тела Зейды и вонзил себе под нижнюю челюсть. Кровь ударила фонтаном; кровь оказалась к крови, ее было много, все было залито ею. Лебединов, мучительно сморщив лицо, сделал три шага и тяжело рухнул. - И нас рассуди сейчас же, - пробормотал он.

Слезы побежали по лицу Фалуева не сразу, а только при виде трансформированного Лебединова, который впорхнул необычайно легко, без малейших признаков прежней грузности. Зейда, сопровождавшая его, уселась на кровать, у себя же в ногах. Фалуев понял, что от него потребуется сильнейшая концентрация правополушарной силы, и всякое горе сейчас неуместно, да и вообще ни к чему, потому что очень скоро все поплатятся, все получат свое. Поступок товарища не удивил его, хотя и застал врасплох. Лебединов не мог допустить рождения малыша в мир, так низко обошедшийся с Яйтером, как не мог и позволить ему остаться перед Богом ли, перед дьяволом в одиночестве, без отцовской поддержки.

– Подожди, - на мертвом лице Лебединова проступило испуганное недоумение, как будто в новом, бестелесном состоянии он постигал некие истины, недоступные ему прежде. Что-то похожее творилось и с Зейдой, которая вдруг выпучила глаза.

– Не бойся ничего, - Йохо резко, с нажимом провел рукавом по лицу. - Я позабочусь обо всем. Через минуту вы будете вместе.

Лебединов протестующе выставил руку:

– Но…

Фалуев боялся, что не справится: он и так уже утомился. Ему хотелось побыстрее устроить судьбу обоих; он зажмурился, заткнул уши, чтобы ничто не отвлекало его от дела; вообразил себе Яйтера - прежнего, добродушного и глуповатого, в слоновьих кроссовках, и Зейду - но без Яйтера, а ту давнишнюю, с которой долгое время жил сам. Поэтому он их не видел и не слышал, но если бы и увидел, то без толку: оба, и Яйтер, и Зейда внезапно умиротворились и покорились, и тайна, которую они, несомненно, узнали, как только переместились в духовное пространство, была проглочена и до поры похоронена. Не будучи спрошены, они оба стояли с опущенными головами и ждали суда. Фалуев напрягся, задержал дыхание и простоял так какое-то время. Потом он комически приоткрыл один глаз и убедился, что ни Лебединова, ни Зейды больше нет. "Они направились, куда им предначертано… по лунной дорожке… рука об руку… - растроганно подумал Фалуев. - И с ними - малыш… на поводке", - добавил он вдруг, сам того не желая, и его передернуло.

Место друзей уже заняли новые кандидаты, такие же тихие и заранее согласные с приговором.

Йохо сжал кулаки:

"Я и один справлюсь. Хотя почему - один? Надо собрать наших, соорудить Коллегию. Вот так. Или трибунал. Мы разберемся со всеми, пригласим великих исторических деятелей. Главных преступников - Ульянова, Джугашвили, Курдюмова - я возьму на себя по праву первенства… но право первенства соблюдается во всем, и поэтому…".

Он присмотрелся к ненастоящим и не нашел, кого хотел. Пришлось поднатужиться, и вот ему явилась долгожданная пятерка. Все пятеро, как были взяты из жизни, предстали в каких-то робах - не то больничных, не то арестантских. Очередь почтительно расступилась, ибо все понимали, кто и зачем пожаловал; Фалуев, так и не отучившийся от милосердия, поддерживал Двоеборова, который почему-то еле передвигался; Лебединов с удрученным лицом остановился чуть в стороне от товарищей; Боков и отец Михаил вышли последними.

Однако Йохо не сразу взялся за дело. Многие возможности раскрылись перед ним, как если бы он унаследовал силу Яйтера и силу Зейды. И силу их отпрыска - не исключено, что превосходившую родительскую. Поэтому Йохо метался и пребывал в нетерпении: хотелось сделать и это, и то. Ему даже некогда было толком погоревать. Отчасти он заразился неистовством Яйтера, но разум не уступил и сделался яростным регулировщиком, размахивал полосатой дубиной, направлял волевые потоки.

А потому Йохо повременил с отцами, заставил их дожидаться в приемной возле парадного подъезда, и прежде суда во всех подробностях представил себе Ангела Павлинова, приставленного к Дитятковскому. Ангел растолкал очередь и вышел вперед.