Алексей Смирнов - ПРАВОЕ ПОЛУШАРИЕ

Йохо дождался, когда спуск закончится, шагнул под своды станции - грязные, как мыльная пена вперемежку с седыми лохмами. Чуть в стороне раскачивалось юродивое, бесполое существо, возбуждавшее усталую жалость; оно протяжно и безостановочно исполняло Интернационал. Каждое слово попадало в точку. "Никто не даст нам избавленья - ни бог, ни царь, и не герой" - и в самом деле, мимо поющего существа шло очень много даже не богов, а Богов, царей и героев, хотя бы ролевых и считавших себя таковыми. И никто не давал ему избавленья. Существо заправилось воздухом и вострубило: "Добьемся мы освобожденья своею собственной рукой!" И опять угадало, ибо его голова, хотя и была слабовата, сообразила выставить ручку, червеообразно перебиравшую пальчиками в надежде, что туда что-нибудь положат.

"Вставай, проклятьем заклейменный весь мир голодных и рабов!…"

Он и встал, этот мир - на колеса инвалидной коляски, толкаемый сутенером; восстал и двинулся, проклинаемый встречными.

"Кипит наш разум возмущенный… И в смертный бой идти готов!…" - вероятно, и это соответствовало истине, ибо никто не знал о действительном состоянии разума существа. Пожалуй, он вправду кипел, расцветая опасными пузырями, и мог в любую секунду отправиться в смертный бой, потому что кипучему разуму может явиться любая мысль при пустой, содрогающейся ладошке.

…Редкие паузы - когда забывались слова - существо заполняло невнятным и ворчливым, упреждающим бормотанием.

– Объясни, - приказал Йохо, не замечая и не слушая существа.

– Что объяснить? - спросил Дитятковский.

– Почему они здесь.

– Потому что они малые и нареклись великими.

– Я думал, это про богатых и бедных, - пробормотал Йохо упавшим голосом. Он шагнул в вагон, прошел к дверям, прислоняться к которым не разрешалось, и прислонился. Он еще глубже уткнулся в шарф, стараясь не привлекать внимания.

– Напрасно. Писали не для полных дураков. Увольте от банальностей.

В тоне Дитятковского впервые обозначилось некое подобие злорадства. Он переживал остаточные земные эмоции. Он вился между пассажирами, заглядывая в их косые, озабоченные глазки. У последнего, к кому он прилип, оказался искусственный глаз и зубочистка во рту; Дитятковский отразился излишне отчетливо и отлетел, напуганный отражением. Он напоролся на газетный лист, пронзил статью, растянувшуюся на целый криминальный разворот: "Трусы-"неделька" от мертвых минетчиц"; солидный господин в очках продолжил чтение сквозь Дитятковского, который ему ничуть не помешал.

– Пушкинская, - признался поезд.

Фалуев вышел и стал подниматься.

– Что ты сказал? - Ему казалось, что между репликами прошло не больше секунды.

– Я молчу, - ответил не то Дитятковский, не то машинист; два голоса слились в голове Йохо и стали одним, с тоненьким швом на стыке.

– Бог не может так поступить, - категорически заявил Йохо.

– Имеете уши, да не слышите, - отозвался Дитятковский, с недавних пор неплохо осведомленный в загробных тайнах. - Он взял на себя все - это и есть грехи мира. Вы спрашиваете: кто виноват? Бог отвечает: Я. Он отвечает две тысячи лет.

– И что же?

Но Фалуев уже понимал, что.

Он вошел в здание вокзала и осторожно осведомился:.

– Где же остальные? где Лебединовы?

Еще вчера он благословил про себя Зейду и Яйтера, сочетал их небесным браком.

– Я не знаю. Их нет.

Фалуев рассеянно занял очередь в кассу и отошел.

…Витебский вокзал - самый дрянной в Петербурге. Здесь все пропитано нескончаемым преступлением, которое хронически совершается и сразу же замышляется вновь. Пестрые ларьки выглядели приманкой, разбросанной в пыли. Преступлением дышало все, но Йохо знал, что это храм.

Он кружил по перронам, и допросу не было конца.

Дитятковский, не меняя выражения лица, начинал горячиться:

– Мир ложен, а потому никакая истина не дается безболезненно. Истина может открыться лишь тем, кому плохо, а плохо тем, кто порывает с миром, кого бьет мир. Это представляется наказанием, потому что истина невыносима для материи, несовместима с ней. Надо оказаться в аду, чтобы угодить в рай… (Дитятковский вещал все более высокопарно).

Еще он отчеканил такое, радуясь возможности поболтать:

– Не стоит печалиться - людям свойственно ошибаться, очеловечивая четвероногих и прочих меньших братьев и сестер. Вполне возможно, что аналогичные действия по отношению к высшим существам тоже ошибочны. Образ и подобие остаются образом и подобием, ибо человек и обезьяна похожи, но между ними лежит пропасть… хотя она, как мы убедились, меньше, чем можно предположить…

– Почему ты молчал? - в отчаянии возопил Йохо. На него оглянулись: милиционер и носильщик. - Почему ты молчал? - повторил Йохо шепотом.

– Ты не спрашивал. Мы молчим, когда нас не спрашивают. Все молчали, все ждали суда. Многие хотели суда. И мы не заискиваем. Нам больше пользы в хамстве.

Фалуев шел, не разбирая дороги, и вспоминал радостное лицо жаркого. Он не замечал Ангела Павлинова, которые присоседился к ним и тоскливо семенил рядом. Ангел молчал, так как Йохо не задавал вопросов. Йохо остановился и пошел в обратную сторону, думая о тайном, вполне удавшемся, замысле жаркого.

Какие-то люди окружали вокзал, прочесывали толпу.

Фалуев думал не о тех, кого осудил, а о тех, к кому проявил милость.

Павел Андреевич, Петр Николаевич, Догерти, Вера Дмитриевна, Трой Макинтош - все, кого он еще не тронул, выстроились в два ряда по левое и правое полушарие от него; они механически махали руками, не то прощаясь с ним, не то приветствуя.

Йохо шел, наблюдая внутренним зрением за вратами спасительной преисподней, которые медленно и гостеприимно распахивались.

август - ноябрь 2005

© Алексей Смирнов, 2005-2008.

© Сетевая Словесность, 2006-2008.