Стивен Фрай - Троя. Величайшее предание в пересказе

– Белый – царевич Парис, черный – царь Менелай!

Толпа притихла, Гектор сильно встряхнул шлемом. Выпал белый камень.

– Царевичу Парису предстоит метать первым!

Не дикой и безобразной дракой предстояло быть тому бою, а ритуальной дуэлью. Агамемнон, со своей стороны, и Приам – со своей принесли богам в жертву быков и козлов. И сами они, и жрецы их не сомневались, что происходящее – то самое, что приведет войну к завершению, так или иначе, и должно складываться со всеми возможными честью и достоинством.

Громады войск с обеих сторон сдерживать свое воодушевление умели хуже. Дух карнавала уже витал. Скоро они вернутся домой. Что б ни случилось, все вернутся домой. Двое мужчин, расходившихся друг от друга, стали абсолютной сердцевиной событий – Менелай, муж Елены, и Парис, ее любовник. Обычному вояке до того, кто выйдет победителем, дела не было почти никакого, однако стоял немаловажный вопрос добычи: Парис обещал, что, если проиграет, вернет не только Елену, но и великие сокровища. В основном, само собой, они достанутся царям и царевичам, но достаточно поживы дотечет и до рядовых.

Когда Парис и Менелай разошлись друг от друга ровно на столько шагов, сколько Гектор счел правильным, тот крикнул им, чтоб остановились. Царевичи повернулись лицом друг к другу. Сгустилось безмолвие. Парис взялся за копье, отвел руку, метнул…

Толпа громогласно охнула – долгая тень копья устремилась к своей цели. С могучим стуком наконечник его воткнулся в самую середку Менелаева щита, но толстая шкура согнула металл. Прекрасный бросок, но удар не ранящий. Греческий контингент облегченно вздохнул, а троянцы разочарованно застонали.

Теперь пришел черед Менелая. Он взвесил копье на руке, прочувствовал точку равновесия.

Надо отдать Парису должное: он не съежился и не струсил. Стоял крепко и прямо. Менелай прицелился и выпустил копье. Оно тоже ударило строго в середину щита, но тут пробило его насквозь. Парис увернулся с атлетической ловкостью – в последний миг. Наконечник копья не пронзил его, однако задел ему бок. Услышав резкий невольный крик Париса и увидев кровь, Менелай учуял победу. С диким воплем он помчался на Париса и обрушил меч на Парисов шлем. Раздался грохот, но сокрушен оказался меч, а не шлем. Оглушенный Парис попятился, Менелай схватил его за гребень на шлеме и резко дернул. Парис пал на колени в пыль, и Менелай поволок его по земле за ремень на горле. Так бы и удавил Париса – как когда-то Ахилл прикончил Кикна, когда ахейские корабли едва прибыли к этим землям, – если б не вмешалась и не вступилась за своего любимца Афродита. Она оборвала ремни, и в руках у чуть не потерявшего равновесие Менелая остался лишь пустой шлем.

Тут Афродита и сокрыла Париса в вихре пыли и суматохи. Менелай выкликал его имя, но видеть его не мог. Никто не мог его видеть. Парис перенесся в свои покои во дворце.

Толпа взревела от досады и разочарования.

Во дворце Афродита возникла перед Еленой и велела ей идти к Парису – ухаживать за ним и одарять его любовью.

– Победил мой настоящий муж Менелай, – отозвалась Елена. – С чего мне идти к трусу Парису? Если ты его так крепко любишь, иди к нему сама. Сама утирай ему лоб, сама с ним любись. А меня от одного его вида воротит.

Лицо Афродиты преобразилось в перекошенную маску ярости.

– Только попробуй меня ослушаться! Наживи во мне врага себе – на своей шкуре почуешь, до чего возненавидят тебя и троянцы, и греки. Никакой женщине за всю историю не видать такого поношенья, хулы и кары на свою голову, какие я нашлю на твою, будь уверена. Ступай!

От зверской ярости Афродиты Елена содрогнулась. Божественно лучезарная красота стремительно превратилась в горгонью гримасу визжащего уродства – подобное зрелище напугало б и могучего Аякса. Обернув плечи потуже в сияющую белую шаль, Елена отправилась в покои к Парису.

Тот сидел на кровати, осторожно ощупывая ссадину на боку и морщась.

– Так, значит, могучий воин возвратился с великим и достославным триумфом, его ужасные раны брызжут кровью, – брезгливо проговорила Елена. – Все эти годы ты рассказывал мне, как прошьешь Менелая копьем, будто жареную утку вертелом. До чего сильнее, быстрее, хитрее и храбрее ты… и вот посмотри на себя… убожество .

– Менелаю Афина помогала! – заныл Парис. – Но завтра я до него доберусь. А пока давай-ка с тобой любиться… Иди, ложись-ка в постель.

Менелай меж тем орал, обращаясь к троянским бастионам:

– Что, получил, Парис? Получил? Тогда победа за нами! Сегодня же мы заберем Елену и отплывем от этого тлетворного града навеки. Навеки!

Елена не сомневалась: ликование с обеих сторон – самый громоподобный шум, сотворенный толпой смертных, какой белый свет слышал от своего сотворения.

Внизу на равнине воины обеих армий торжествующе бесновались.

« Домой! – считали греки. – Домой!»

« Покой! – считали троянцы. – Покой!»

Но ненависть Геры к Трое требовала большего, гораздо большего – она требовала полного разрушения города, чтоб стерт он был с лица земли.

И на Олимпе Гера с Афиной не давали Зевсу покоя.

– Дело не решенное, ты сам это понимаешь, – говорила Гера.

– Разве можно так оставлять все это, отец?

– Нелепица.

– Ничего не улажено, обе стороны лишь обесчещены.

– Обесчещены и боги. Все мы – но особенно ты, Зевс.

Объединенной настойчивой силе супруги и дочери Зевс противостоять не мог и склонил голову.

– Вперед, коли так, – произнес он. – Если вам невтерпеж.

Афина перенеслась на стены Трои, где, приняв облик Лаодока, сына-воителя Антенора, отыскала троянского лучника Пандара и нашептала ему, что ждет его вечная слава, если вскинет он лук и подстрелит Менелая, – тот еще расхаживал туда и сюда и призывал Париса быть мужчиной и выйти на бой.

Пандар тщательно прицелился и выстрелил. Стрела пронзила бы доспех Менелая и добралась до какого-нибудь жизненно важного органа, однако Афина отвела ее [143], и наконечник вошел царю в ногу – рана не смертельная, но достаточно серьезная, чтобы брызнула кровь и Менелай рухнул наземь.

От подобного вопиющего предательства законов перемирия греки взревели в ярости, и теперь уж армии сшиблись. Впервые за девять лет разгорелась на равнине Илиона настоящая битва. Река Скамандр – иногда именуемая Ксанф, то есть Желтая река, – вскоре потекла багрянцем.

Рану увечному Менелаю исцелил Махаон, сын Асклепия, применив снадобье, замешанное самим кентавром Хироном [144].

Битва разразилась со всем яростным безумием. Выстрел в брата словно бы пробудил в Агамемноне истинного вожака: он бросался в самую гущу, громоподобно выкрикивая слова поддержки своим военачальникам – Одиссею, Аяксу, Эанту и Диомеду.