Стивен Фрай - Троя. Величайшее предание в пересказе

Не только сиятельной родословной славен был Эврипил – красой своей затмевал он даже Париса. Одиссей, повидавший его при атаке на Мизию, говорил, что это красивейший муж из всех, кого доводилось ему знавать. Красавец или нет, но воевать он умел – это точно. Если б не объединенные умения и отвага Тевкра с Эантом, ахейцев разбили бы наголову и Ахиллов сын Неоптолем добрался бы до Троады слишком поздно и втуне.

На острове Скирос сколько-то лет назад Одиссей с Диомедом искали царя Ликомеда и обнаружили юного Ахилла, скрывавшегося под девичьей личиной. Приплыв на остров вторично, искали они теперь его сына и изумились, когда предстала им юная копия Ахилла. Те же огненные волосы, та же горделивая повадка и сверкающие глаза. Столь юн и столь надменен, уверен в себе: царственно повелел он гостям изложить цель своего посещения, и Одиссею эта манера показалась скорее потешной, нежели властной.

– Удостоены ли мы чести говорить с мальчонкой Ахилла Пирром? – уточнил он.

Мальчик вспыхнул.

– Я не мальчонка – и на это дурацкое имя не отзываюсь, – заявил он. – Можешь величать меня царевичем Неоптолемом.

– Могу, – согласился Одиссей, – но это мы еще посмотрим. А пока я желаю потолковать с твоей матерью.

Насмешка в тоне Одиссея оказалась для Неоптолема чрезмерной. Рука его метнулась к эфесу. Диомед проворно шагнул к мальчику и поймал его за запястье.

– Приношу извинения за моего друга Одиссея, – сказал он. – Не желает он зла.

Неоптолем разинул рот.

– Одиссей? Ты Одиссей с Итаки, сын Лаэрта?

Высокомерия как не бывало, его сменил юношеский пыл – и нечто похожее на преклонение перед героем. Неоптолем тут же повел их к матери.

Деидамия все еще скорбела по Ахиллу и заявила, что решительно возражает против участия сына в войне: эта война погубила его отца, а ее саму оставила вдовой.

– Запрещаю! – сказала она. – И дед твой тоже.

Царь Ликомед сурово кивнул.

– Ты слишком юн, мальчик мой. Возможно, через несколько лет…

– Я учился искусству войны ежедневно, едва только начал ходить! – с жаром воскликнул Неоптолем. – Никто на этом острове не сравнится со мной. И оракул не раз говорил, что судьба мне отправиться в Трою и завоевать там славу.

– Но сейчас еще слишком рано, мой мальчик!

– Я готов. Спросите кого угодно.

Одиссей обнаружил, что на Скиросе считали Неоптолема совершеннейшим подобием отца, с головы до пят. И Ахилловы умения, и сила его, и прыть, и весь – если не больше – горячий норов и неутолимая жажда убийства.

– Не являлись бы мы за царевичем Неоптолемом, – сказал Одиссей, – если б не считали, что он более чем способен о себе позаботиться.

– Если уедет он, – промолвила Деидамия, – это разобьет мне сердце.

Тяжко было Неоптолему видеть мать в таком горе, и он, казалось, поколебался.

Одиссей мгновенно оценил положение.

– Доспех твоего отца – мой теперь по праву, – произнес он. – Выкован самим Гефестом. Если поедешь с нами, я, конечно же, предоставлю его тебе.

– Мирмидоняне последуют за тобой куда угодно, – добавил Диомед. – Они только и ждут, когда ты их возглавишь.

Неоптолем бросил на мать умоляющий взгляд столь отчаянной и мучительной силы, что сопротивление ее ослабло. Она застонала и повесила голову. Лучезарная улыбка озарила лицо царевича.

– Я вернусь в один миг! – сказал он, крепко обняв мать.

Тем временем в Трое Эврипил и мизийское воинство при поддержке неукротимого Энея оттеснили ахейцев за Скамандр и грозили прижать их к кораблям, как это некогда удалось Гектору. Агамемнон и Менелай объединили силы с Идоменеем и Эантом для контратаки, им удалось ранить Деифоба, но Эанта вывел из строя метко брошенный Энеем камень.

Грохот битвы на равнине слышен был из высоких покоев Елены в царском дворце. Елена безучастно трудилась за прялкой, как и во всякий день. Эфра, мать Тесея, старая компаньонка Елены, тихонько кашлянула и тем объявила, что за дверями ждет аудиенции посетитель.

– Как его звать?

– Он не сообщает мне, кто он, дорогая моя. Настаивает на встрече с тобой. Ни в какую не уходит.

– Пригласи войти.

Елена опешила: Эфра ввела мальчика не старше пятнадцати лет.

– Кто же этот юноша?

– Мое имя Кориф, – произнес мальчик, неудержимо пунцовея. – Я… я… принес тебе сообщение… я…

– Давай-ка ты сядешь и что-нибудь выпьешь? – предложила Елена, показывая на стул и кивая Эфре; та налила вина. – Соберешься с мыслями и изложишь свое сообщение, когда будешь готов. В этой комнате жарковато, верно?

Мальчик сел и благодарно отпил из предложенной чаши. Тревожно взглянул на Эфру, и Елена, уловив в нем беспокойство, легким кивком отпустила служанку.

– Что ж, – проговорила она, – вот мы одни, можешь сообщить мне свою весть.

– Смотри, – сказал Кориф и протянул ей маленький берестяной сверток.

С некоторым удивлением Елена раскрыла его и долго и пристально вглядывалась в знаки – его содержимое.

– Это от Эноны?

Кориф кивнул.

– А ты ее сын от Париса?

Он вновь кивнул и застенчиво вперился в пол.

На ум Елене пришли видения последних десяти лет. Задумалась она о своей жизни в Спарте с Менелаем до появления Париса. Что за безумие овладело ею тогда? Действительно ли то была тяга к Парису или же проделки Афродиты вынудили ее покинуть отчий дом, родителей и превыше всего – красавицу дочку? Гермионе сейчас тринадцать. Научилась ли она презирать мать за то, что та ее бросила? Горячие слезы катились по щекам Елены, пока размышляла она обо всех, кого оставила, и о том, сколько всего случилось из-за нее. Обо всех этих смертях. Она все еще слышала крики погибавших и грохот армий внизу на равнине. Сколько отважных мужей убито, сколько славных женщин овдовело. Сколько родителей горюет, сколько детей осиротело. И все из-за нее. Если б не она, Гектор был бы жив, Андромаха – при муже, Астианакс – при отце. И ради чего? Все это ради тщеславного лживого плута Париса. Он не только разрушил жизнь ей и всем спартанцам, которых вынудил ее покинуть, но и предал свою первую жену Энону и сына, этого несчастного застенчивого мальчонку, что мается и мнется теперь пред нею. Но надо быть честной. Все, что натворил Парис, натворила и она. Она проклята. Она – смерть…

В припадке горя и отчаяния Елена рухнула на пол. Кориф попытался позвать на помощь, но голос застрял у него в горле. Не зная, что предпринять, он присел рядом с ней пощупать пульс.

В тот самый миг в дверях появился Парис. Увидев, как некий юноша оказывает сокровенные знаки внимания его жене, Парис преисполнился яростной ревности. Выхватил меч и тут же зарезал мальчика, чиркнув ему по горлу. Кориф погиб на месте. В угаре ярости Парис убил бы и Елену, если б не обратил внимание на берестяной сверток, лежавший рядом с женой. Постигнув его значение и поняв, что юноша, которого он только что прикончил, – его сын, Парис загоревал, сокрушенный раскаянием [173].