Владимир Жуков - Яблоко раздора. Сборник рассказов

– Гроб в доме – дурная примета, – укоризненно покачала головой Акулина, воинственно, словно воительница индейского племени, держа в руке грабли. – Кто-то обязательно преставится.

– Типун тебе на язык, – мрачно ответил Уваров. Соседи, недоверчиво оглядываясь, ретировались на свое подворье, а вскоре по селу разлетелась весть о том, что Уваровы на старости лет свихнулись, репетицию похорон проводят.

– Филя, у тэбэ золоти рученя,– простив, улыбнулась Ганна.– Займысь трунами. Цей товар зараз дуже потрибен, люды, мруть, як ти мухы. Кошты бы заробляв. Може продамо цей трун, а ты другый зробышь?

– Я те продам, не сметь даже думать об этом,– пригрозил он. – Из последних досок гроб смастерил и еще куму остался должен. А ты гляди, Ганна, если я первым помру, не вздумай для себя этот гроб заныкать. Попрошу Гаврилу Евстратовича, чтобы проконтролировал. Если пожадничаешь, с того света поднимусь и ты у меня тогда попляшешь. Знаю я вас баб, все хороши, когда зубами к стенке спите. Наверное, считаешь, что для Фили и целлофановый мешок сойдет, а домовину себе оставишь.

– Филя, та шо я злочинка яка? – обиделась Ганна.

– То-то, гляди мне, не бери грех на душу, – предупредил он. – Они в своем похоронном бюро каких только товаров и услуг не предлагают. Одноразовая обувь и одежда, на вид красивая, строгая, а качество хреновое. Сказывают недавно был такой случай, одна молодуха приглядела на рынке для свого мужа дешевый костюм. Решила, значит, себе на платье сэкономить. Муженек один день поносил, а костюм то для покойника был сшит, разлезся под дождем. Так он свою кралю отдубасил и в милицию попал на пятнадцать суток. Во как бывает в жизни.

– Мабуть, зеньки повылазили, не бачила що купуе,– вздохнула Ганна.

– Окромя одежды, обуви, сорочек там продают красный бархат и черный креп, другие товары для покойников. Могут сценариев составить и жалобные речи сочинить, чтобы, значит, слезу вышибить. Катафалку и оркестр прислать, фотографа или кинооператора, чтобы всю процессию, а особливо покойника, на фотографию и пленку заснять для долгой памяти. Это у них там сервисом называется. Но за все Ганна деньги требуют, валюту им, доллары, евро подавай, но и гривней не брезгуют. Много денег надо, чтобы спровадить покойника, как положено. Наших пожитков не хватит, чтобы рассчитаться. Сценариев и жалобные речи я и сам горазд составить, слава Богу, голова еще соображает, склероз мозги не ест. Ты мне за работу и для настроения налей-ка стаканчик перевака. Дюже выпить хотца.

– У тэбэ одна турбота, – проворчала она для вида, но полный стакан из своих тайных припасов налила. Он выпил, крякнул от удовольствия, закусил хлебом с салом и соленым огурцом и сообщил. – Когда я выпивши, бронхит меня не мучит, боится он крепкого градуса, а на редьку с медом ему начихать.

– Знамо на що ты натякуеш,– ухмыльнулась старуха.

Уваров взял чистый лист бумаги, ручку и присел за стол. Подумал и вывел первое предложение: «Граждане, земляки родные! Мы понесли тяжелую, невосполнимую утрату на .... году жизни преждевременно скончался, отдал Богу душу, прекрасный Человек с большой буквы, известный столяр-краснодеревщик Филипп Ермолаевич Уваров. Больше сорока лет проработал он, не покладая рук своих умелых и мозолистых, на благо колхоза. Неоднократно получал почетные грамоты, благодарности, денежные премии и ценные подарки, награжден медалью “Ветеран труда” и знаками “Победитель соцсоревнования”. И за все эти заслуги и труды праведные дал ему президент-прохиндей пенсию – 89 гривен, но и ту вовремя не платят. Жил Филипп Ермолаевич честно, скромно и мирно, жену Ганну почитал и не обижал, никому худа не причинил, только добро творил, потому завоевал почет и уважение, высокий авторитет.

Сердце разрывается от печали и боли, ушел от нас замечательный человек. Да упокоится душа раба божьего Филиппа Ермолаевича. Прощай наш дорогой земляк, не понимай нас лихом. Пусть земля тебе будет пухом. Во имя отца, сына и святого духа, аминь».

Он отложил ручку в сторону, прочитал рукопись торжественно-трагическим голосом. Кот Борька, испугавшись, спрятался под кроватью, а Ганка искренне прослезилась, вытирая пухлые щеки красном платком.

– Добрэ напысав, до слез пробырае, аж мороз по шкири, – промолвила она глуховато и упрекнула.– Що до мэнэ, то я добрэ памъятаю, ты часто рукам волю давав и мэнэ лупцевал. Тильки останний рик трохы зупынывся.

– Сама виновата. Бог шельму метит, не лез поперед батька в пекло,– привел Уваров жесткий аргумент.

– Ты и про мэнэ таку жалючу промову напышы,– попросила Ганна.

– Сама сочиняй на ридний мови,– отмахнулся он.– Мне надо еще свою речь подработать, подробную биографию вставить, мудрые стихи, чтобы не меньше десяти страниц печатных получилось. Тогда подольше полежу под открытым небом в последний раз. Да, чуть не забыл, вот старость не радость. Слушай внимательно, старая клуня,а лучше запиши.

Она тяело оторвала от кресла задницу, взяла с полки лист бумаги и карандаш и проворчала:

– Слухаю

– Завещаю после издыхания мое тело не обмывать. Без разницы, чистым или грязным я попаду в котел с кипящей смолой…

– Так ты, Филя, грешник. Зараз кажы з якою бабой зрадыв? – возмутилась Ганна.

–.О, святая, непорочная дева голос подала, – парировал он. – Тебе тоже придется в котле кипеть. Мне добрые люди рассказывали, как вы с Пивнем на колхозном сеновале семечки толкли…

– Цэ брехня! – всполошлась супруга.

– Бог шельму метит, – произнес он и, махнув рукой, примирительно заметил. – Не хочу, чтобы бабы потешались над моей наготой.

– Мертвому без раницы.

–Я вот думаю, кому поручить речь зачитать. Может, ты возьмешься? По бумажке с печатным текстом не трудно будя.

– Ни-ни,– как огромная птица, она замахала короткими руками.– Я ж тоди буду притомлена, уся в турботах, скорботе и сльозах?

– Да, тебе тогда будет не до речей,– согласился Уваров.– Я, наверное, сам озвучу, заранее записав на магнитофон. Имей в виду, когда будешь рыдать и причитать или в обморок падать, называй меня не Филей, а с почтением, народу то набежит немало, Филиппом Ермолаевичем, как в паспорте записано. Да сразу, опосля того, как закопают с могилы не уходи, упади на сырую землю, на могильный холмик, малость пореви, поскули. Ленты на венках поправь. А утром, ни свет, ни заря, приди и помяни. Не забудь для меня налить стакан и ломтик хлеба сверху положи.

– Знамо, не учи,– буркнула Ганна.

– А узелок с землицей отнеси в церковь посвятить,– наставлял Филипп Ермолаевич. – Нет. Самому о себе говорить неудобно. Лучше попрошу кума Гаврила Евстратовича выступить с речью. Он человек совестливый, не откажет и голос у него не пропитый, а чистый и звонкий, как у Левитана. Интересно было бы хоть краем глаза взглянуть на церемонию, узнать, как будет выглядеть. Успеть бы перед смертью помыться и побриться.