Урал улыбается

— Ничего парень... Приятный! Даже не похож...

— На кого?

— Да на торгаш... продавцов, то есть... Как тебе объяснить? Нет, понимаешь, толстомордия, наглости этакой... Хотя это, конечно, дело наживное... Сегодня в магазине «Мясо» видал одного такого: об его лоб поросят бить, а он... Впрочем, сие к делу не относится. Чего смутился? Ты не смущайся, а будь, как дома... Бери вон яблоко, ешь...

Жених робко взял яблоко и начал жевать.

— Яблочко, конечно, не ахти, не блещет... — внимательно глядя, как он ест, заметил Кульков. — Второй сорт... Вы там, конечно, такими брезгуете — небось, для себя повыбираете, какие получше... «Рай-потреб-себе», ге-ге-ге-ге! Выпить не хочешь?

— Я вообще-то не пью...

— Неужели? — удивился Кульков. — Чудеса! Хотя, конечно, на такой работе голова должна быть ясная, а то мигом сгоришь! Я лично, слава богу, с этим миром мало сталкивался, но один знакомый из ОБХСС рассказывал разные случаи: до чего, черти, исхитряются — расхитители эти!..

— Бывает... — сухо согласился жених. — Еще не перевелись нечестные люди, но их потихоньку изживают... Сейчас пришло новое поколение, много молодежи...

— Неужели? — еще больше удивился Кульков. — И молодежь?

— А что тут такого? У нас всякая профессия почетна... Оно так... — согласился Кульков. — Если не воровать то... Ты мне вот что объясни: и сажают их, и в прессе беспрерывно прокатывают, им — хоть бы что... Купит «Жигуля», сядет — едет, и ничуть не стесняется... А я бы так поступал: как заметил торгаша в «Жигулях», сразу: «Стой! А ну вылазь!..» Впрочем, это к делу не относится, переменим, как говорится, пластинку...

— Вот у вас профессия завидная, Митрофан Григорьевич! обрадовался жених. — Мужественная, романтическая! Бури, штормы, смелые люди!.. Все-таки отчаянность надо иметь, когда, к примеру, шторм разразится!..

— Шторм что... — махнул рукой Кульков — К штормам привыкаешь, любой салага освоится за полгода.. Никакой отчаянности тут не требуется... Отчаянный, по-моему, народ — в вашей братии! Ведь всю жизнь под угрозой решетки — нервы нужны, как трос!.. А сознавайся, небось душа в пятки уходит, как на горизонте милиционер замаячит? Хотя, конечно, тоже постепенно привычка вырабатывается...

— Чего же бояться, если не виноват? — жених с тоской оглянулся на двери спальни, откуда слышался Юлечкин голос.

— Ну, все-таки... Сегодня не виноват, а завтра... Нет, доведись до меня, я бы не вытерпел постоянного страху!.. Вот был у меня некто Тимошечкин-каптер. Вроде тебя — на вид честный малый, а вдруг не вытерпел, свистнул шесть кожаных регланов!.. Так, когда следователь приезжал, сколько страху натерпелся, не приведи прямо бог! Тропическая жара стоит, а меня мандраж пробил... да!

— Вы и в тропиках бывали?

— Бывал. Вот на лесовозе «Малые Липяги» возили мы недавно доски в одну центрально-африканскую державу...

— Наверное, много приключений пережили?

— Да хватало... За границей — вот где жулье! Ихние торгаши называются шипчандлеры. За ними гляди в оба, а то на ходу подметки срежут! Не-ет, все-таки далеко до них вашему брату, то есть, я хотел сказать, отечественному ворью... Одним словом, наш торгаш против ихнего...

— Странные у вас представления о торговых работниках, — обиделся жених и встал.

— Это я так, к слову, — испугался Кульков. — Зря обижаешься... Однако, даже хорошо, что ты обидчивый такой: значит, у тебя совесть не окончательно потеряна, хоть ты и вращаешься в своей среде... А насчет торгашей, то есть работников прилавка — ошибаешься: я к ним никакой особенной ненависти не питаю, даже жалею их... И другие тоже. Говорят, даже в местах заключения их не равняют с настоящими ворами бандюгами там, домушниками всякими... К ним особый подход, их содержат на ослабленном режиме... Ведь, если рассудить, они — такие же люди, но не удержались на наклонной плоскости, и их посадили... Вот и Тимошечкин-каптер, ну точь-в-точь был, как ты, интеллигент такой же, даже стихи печатал в «Водном транспорте», потом вдруг взял да и слизал шесть кожаных регланов...

Жених нервно прошелся по комнате и, остановившись у спальни, позвал:

— Юля, ты скоро?

— Иду! — расфранченная веселая Юлечка выпорхнула из двери, сразу заметила кислое лицо жениха и враждебно обернулась к отцу:

— Чего ты тут наговорил?

— Ничего особенного... — пожал плечами Кульков. — Так, светский разговор о том, о сем... Чего вытаращилась? Вот, брат Серега, попалась тебе фурия, запасайся терпением: в мамашу вся! А вообще, чтоб долго не рассусоливать... Я человек простой, откровенный, дипломатии не люблю... Можете, если хотите, жениться, я не против, благословляю. Только я не договорил тут... Сережа, выйдем-ка на пару слов...

Выведя жениха в коридор, Кульков сказал:

— Живите, я не против... Но! Хочу заранее, по-честному предупредить, чтобы потом недоразумений не было... Узелки там, шурум-бурум всякие ко мне в дом не таскать, заранее говорю — не рассчитывай! Я живу честным трудом, государственной копейки не прикарманивал, в укрывателя краденого не гожусь... Выкинь из головы! Ясно!

Когда Юлечка с женихом ушли, мамаша Кулькова со слезами повалилась на диван:

— Так и знала! До чего верно написано в одном произведении: сердце не обманет! Что ты там ему сказал?

— Да ничего особенного... — разводил руками Кульков. — Обыкновенная светская беседа. Согласно этикету. Чего он закис, не понимаю! Совесть, видно, нечиста, на воре шапка горит... А так он даже понравился мне: скромный паренек, культурный. Не то, что тот — в мясном павильоне! Я ему делаю замечание: чего, говорю, старушке одни кости подсовываешь, харя? Или малую еще ряжку наел? А он: «Ты меня не оскорбляй!» Я, конечно, рассердился, врезать, говорю, тебе бляхой меж рогов, тебя вместо бульдозера можно запрягать, а ты старух тут охмуряешь! Попался бы мне на флоте, воровская морда...

Но мамаша Кулькова не слушала рассказ и продолжала плакать.

— Это еще что! — загремел Кульков. — Как ни старайся — все не угодишь! А ну, отставить истерики! Развели, понимаешь, матриархат!

И боцман, плюнув на светскость и этикет, начал изъясняться в таких соленых морских выражениях, что мамаша Кулькова, заткнув уши, убежала на кухню.

Плотно прикрыв за ней дверь, Кульков сел в кресло, включил телевизор и погрузился в захватывающие приключения Незнайки и его друзей...

Писатель из Уфы, автор сатирических повестей «Пузыри славы» и «Пятый зуб мудрости», откуда мы узнаем о том, что он презирает славу, зато любит анатомию.

Перевели меня на новую должность — заведующим мастерскими назначили. Сидел я тогда в кабинете, со своим предшественником и принимал от него дела: бумаги разные, докладные-накладные и другую документацию. И вдруг вижу меж прочих бумаг папку со странным грифом: «Зубы Адельгарея». «Что за зубы? — думаю. — Что за связь между слесарной мастерской и зубами?» Бывший заведующий заметил мое смущение и, смеясь, постучал пальцем по папке: