Николай Виноградов - И смех и грех

На третий день как-то неожиданно кончились и заначка чёрного дня, и трёхнедельное денежное пособие, оставленное женой. Занимая на работе до аванса у всех подряд, он смог продлить эту наивысшую степень свободы ещё на три дня. На шестой день, в субботу, выскребая из карманов мелочь, чтобы сгоношить на пузырёк барматушки, «полковая любимица» огорошила: «Всё, Тюля, надевай штаны и рви когти отсюда. Бульдозер, говорят, вчера с зоны откинулся, в любой момент ко мне завалиться может. Если узнает, обоим нам ноги выдернет, а тебе и ещё кое-что»…

Добежав босиком до своей квартиры, держа свои драные кроссовки в руках, он, как дитё малое, радовался чудесному спасению обеих, хоть и не совсем чистых, но целых, ног (и не только).

Перебиваясь несколько дней с хлеба на воду, Гоша вдруг вспомнил о своих стареньких родителях и до приезда супруги встал к ним на пищевое довольствие, доставляя ежедневными визитами радость старикам…

***

Пришло время, и прежнее бытие Тюли снова вошло в прежнее русло, словно эта высокая степень свободы ему просто приснилась. Дня через четыре, когда Тюля парковался у подъезда на своём «Запорожце», жена снова указала ему пальцем в окно на проходящую мимо Светку с ухажёром.

– О, какого нового хахаля себе урвала… Помесь борнейского орангутанга с Йети, только в одежде.

Гоша даже уменьшился в размерах, наполовину вдавившись в спинку сидения, когда эта помесь обернулась и посмотрела в их сторону. «Действительно, Бульдозер», – удивился он.

Светка шла с кавалером под ручку, кисть свободной руки которого немного не доставала, чтобы шваркаться об асфальт. Широченные плечи рвали материю футболки, мощные руки казались длиннее ног, все в татуировках от кистей до плеч. Голова этого животного вырастала почему-то не из плеч, а из верха грудной клетки, шеи не было совсем. Когда питекантроп обратил на них свой взор, всё семейство увидело истинно звериный оскал, а дети сразу спрятались, пригнувшись за спинки сидений.

– Ба-а, какой красавчик! Наверное, забыл вкус варёной пищи, одно сырое мясо жрёт. Чёй-то он так на тебя посмотрел? – спросила супруга.

Тюля потерял дар речи, пытаясь сглотнуть, чтобы смочить пересохшую глотку. Он уже мысленно представил себе, как этот Бульдозер отрывает ему ноги.

– Да? Ты думаешь, это он на меня пялился?

– А ты думаешь, ему твой «Запор» по вкусу пришёлся? Угнать, может, задумал?

Пару ночей Тюля плохо спал, вздрагивая от каждого шороха, ожидая рокового визита. «Может, лом какой под рукой держать, на случай? Треснуть его по хребту, когда придёт ноги выдирать. Да что этой зверюге лом? Не перешибёшь, а лишь пощекочешь. Да-а, как говорится, насколько запретный плод сладок, настолько и ядовит. Да не-ет, зачем Светке рассказывать ему про меня? Сама же без ног останется», – успокаивал он себя.

Вскоре, через пару дней, среди ночи позвонили в домофон. Гоша притворился мёртвым.

– Тюля, вылазь, Бульдозер опять сел.

– Какой Тюля? Какой бульдозер? Время третий час. Вам кого? – ответила жена спросони.

– А-а, это ты. Приехала, значит. Передай своему Тюле, что я от него залетела. Пусть на аборт раскошеливается, – соврала она из мести. – Спокойной ночи!..

***

«Эх, второй месяц пошёл… Знать бы заранее, что эта Светка такая редиска. Занюхнул я фридомы, прости меня, Господи! На всю оставшуюся жизнь нанюхался, – горестно думал вечерами Гоша, читая философские книги из отцовской библиотеки, – «Свобода – есть осознанная необходимость»… Ах, как верно сказано! Не жилось мне осознанно-то. Занимался бы сейчас с Ванькой арифметикой… «Из пункта «А» в пункт «В», одновременно, на встречу друг другу…". Или с Машкой бы в куклы играл. Прирученному дикому животному на свободе не выжить»…

– Ну чего сидишь – страдаешь? Звони, извиняйся, умоляй! На коленях ползай, в конце-то концов, недоумок, – подсыпала сольцы Гоше на рану его мать. – Хоть ты и дурак дураком у меня, а лучше-то она с двумя спиногрызами всё равно никого не найдёт.

– Да бестолку, маманя. Ты просто не знаешь эту Мегеру…

***

– Алло, папка, приезжай сейчас же домой, мама велела! А то она уже замучилась одна – меня некому даже в садик отвести.

В цеху по производству приемников нас, радиорегулировщиков, было всего шесть человек. Бригада сложилась дружная и, как говорится, спетая и спитая. Мужики разного возраста, частенько культурненько обмывали премии после работы в ближайшем лесопарке. И был среди нас самый зрелый и умудрённый опытом жизни маленький, полненький и уже плешивенький мужичок за пятьдесят, Борис Фёдорович, по псевдониму Загрёба. Ещё задолго до моего появления в этом цеху он уже с гордостью носил это погоняло. Получил его заслуженно, за сидящую в крови привычку уносить с завода домой что-нибудь общегосударственное, считая это собственноличным. С девизом «Не пойманный – не вор», каждый день, пряча себе в трусы какие-нибудь радиодетали, винтики с гаечками и прочее, он любил приговаривать: «Не можешь – не воруй, воруй – не попадайся».

– Молодые вы ещё, жизни не нюхивали, а потому и дураки набитые. Придёт, например, к тебе сосед, шуруп какой попросить, а у тебя, хозяина хренова, даже гвоздя гнутого нет, – читал он нам свои наставления во время очередных пьянок на природе.

– Что у меня квартира-то, складом крепежа для соседей должна быть, по-твоему? – отвечал кто-нибудь, явно ставя под сомнение авторитет старшего по возрасту.

– У хорошего хозяина в квартире всё должно быть – от гвоздя до логарифмической линейки. Бестолочь, каждую ржавую шайбу, что на дороге валяется, надо подбирать и в дом нести – рано или поздно, придёт и в ней нужда, – продолжал настаивать на своём учитель и наставник. – А с завода домой ничего не принести – вообще, грех великий. Всё везде колхозное, а значит, всё мое, – убеждал он нас, набив полный рот закусью. – У меня жена на мясокомбинате пятнадцать лет в колбасном цеху работает. У них там тоже на проходных шмонают, но она каждый день в лифчике по кило фаршу, да ещё и в трусах по паре кило колбасы протаскивает. Свеженькая, не та, что вы синюшную по два двадцать в очереди в драку-собаку берёте, которая за неделю пять раз в магазине замораживалась и шесть оттаивала в антисанитарных условиях.

– Ничего себе, свеженькая… Представляю размер трусов и лифчика у твоей жены. Ё- моё, уж не этой ли свеженькой мы сейчас закусываем? А, Загрёба? Ты что, отравить всех нас хочешь? – возмущался наш коллега – главный спорщик, Сергей.

– Дурында ты, а ещё интеллигента из себя корчишь. Она ж моется после этого несколько раз, варится в кипятке, а потом ещё и на сковородке жарится. Гляди-ка ты на него, морду от докторской воротит, – всерьёз обижался Загрёба. – Голодным, видать, никогда не бывал. Не хочешь – вон, сбегай, купи себе ливерной, если денег хватит.