С. Ковалёв - Режиссёр. Серия «Бестселлер МГО СПР»

Через неделю мы все разъехались, как говорится, по городам и весям для поступления в высшие учебные заведения. Начиналась новая взрослая жизнь. Было одновременно и грустно, и радостно, и немного боязно. Позади остались беззаботные школьные годы, а впереди нас ждала таинственная неизвестность самостоятельной жизни.

После окончания средней школы я поступил во Львовское высшее военно-политическое училище на факультет культурно-просветительной работы на заветное театральное отделение. Впереди маячил неизведанный мир сценического искусства.

Училище на меня произвело очень положительное впечатление. Понравились мне и преподаватели своей интеллигентностью, и гуманитарные учебные дисциплины, и старинные здания учебных и жилых корпусов, и красивый город, в котором находилось училище, и даже сам дух и атмосфера изящного искусства и культуры, царившие в этом прекрасном и единственном учебном заведении на все Вооружённые Силы, считавшемся по праву элитным. Не зря многие называли его «военным институтом культуры».

Только одно мне поначалу казалось тягостным – военная форма одежды. Но когда я увидел восторженные взгляды одноклассниц и своих родителей во время своего первого зимнего отпуска, я полюбил и военную форму на все последующие годы курсантской учёбы и офицерской службы.

Учиться было интересно и познавательно. Большая часть преподавателей была из числа гражданских лиц. Я с жадностью впитывал теорию и практику культпросветработы, изучал с интересом историю кино, театра, музыки, литературы, постигал азы актёрского мастерства, искусства грима и, наконец, тайны режиссёрского ремесла.

Надо сказать, что давнее и жгучее желание стать режиссёром непроизвольно выработало у меня необходимые знания и навыки делового общения с людьми, выработало организаторские способности, качества руководителя, появилось умение предвидеть на несколько шагов вперёд различные ситуации и развить в себе творческое воображение. Всё это не могло не сказаться на моих успехах в учёбе и службе. Даже на комсомольском, а затем и на партийном поприще, я был избираем в когорту вождей. Я стал замечать, что мои друзья – курсанты стали чаще и с уважением прислушиваться к моим деловым замечаниям, жизненным предложениям и бытовым советам. Мне нравилась роль этакого духовного наставника и учителя, хотя я числился в младших чинах. На моих погонах не красовались ефрейторские или сержантские лычки. В курсантской среде нашего училища – центра духовной культуры и высокого искусства – эти знаки воинских отличий были большей частью формальными, особенно на старших курсах.

К высотам прекрасного наставники-преподаватели вели нас, можно сказать, принудительно. Хочешь не хочешь, но после занятий нас строем отправляли в театры, концертные залы и музеи старинного Львова, поражавшего наше воображение удивительной красотой архитектуры, скверов, парков и улиц, мощёных булыжником. Посещение учреждений культуры для нас большей частью было бесплатным, и я называл такие культпоходы «через насилие к культуре», с благодарностью понимая, что для многих из нас такого прекрасного шанса приобщения к прекрасному может и не быть на офицерском поприще. Это были и многочисленные музеи, и различные театры, и цирк, и концертные площадки, и кинотеатры, и мой любимый органный зал.

Не всем, увы, курсантам нравилось такое «принуждение». Ведь не все мои сверстники стремились к глубоким знаниям и отличным оценкам, а красота, по их мнению, в своей основе порочна. И что уж тут говорить о красотах города, в котором удовольствий и развлечений было множество. Только бы вырваться в увольнение.

Однажды нам предстояло сдать сложный экзамен по философии. Мало того, что сам предмет был весьма объёмным и надо было запомнить множество исторических фактов, примеров, высказываний и имён великих мудрецов, так надо было ещё и уметь рассуждать. Мало того, что преподаватель попался нам настоящий любитель и знаток философии, так и прозвище у него было какое-то пугающе звериное – «Волкодав».

Как всегда, перед сдачей экзаменов, свет в ленинской комнате в эту ночь горел до утра. На столах в полумраке шуршали конспектами три основные категории курсантов: обречённые отличники, явные завистники из числа троечников и безнадёжные трусы из числа двоечников. А те, кого мы называли «пофигистами», мирно спали или гуляли в самоволках по Стрийскому парку города с романтическими барышнями и пудрили им голову поэзией, звёздами и несбыточными обещаниями.

Когда утром прозвучала команда «подъём», все выскочили из своих коек без уговоров – впереди был ответственный экзамен по философии. И тут я заметил, что один из курсантов с прозвищем «Петруха» после ночного романтического возвращения в казарму оказался в розовых женских трусах. Видимо в темноте он что-то перепутал. В казарме тут же поднялся саркастический смех и дикое ржание. Сам виновник после бурной ночи не сразу сообразил в чём дело, протирая сонные глаза. Весь розовый от стыда, как и его розовые трусы, он, прыгая на одной ноге, старался как можно быстрее надеть штаны, потому что свои казённые трусы он оставил на свидании, в чём никто не сомневался. В конце концов, он запутался и свалился в одном сапоге всем на радость между коек, вызывая очередную порцию казарменного гогота и смеха.

Тем не менее Петруха мужественно держался. Он одновременно боролся с насмешками и явным недосыпанием. Похоже, его ночь в самоволке была романтически бурной, но его, как и всех нас, ждал впереди страшный экзамен по философии. Судя по его измученному лицу и потухшим глазам, ему явно было не до экзамена.

Подойдя ко мне, Петруха решил посоветоваться, поскольку в то время я уже обладал незыблемым авторитетом отличника учёбы, специалиста по разрешению конфликтных ситуаций и даже был активистом первичной комсомольской организации.

– Послушай, – произнёс почти полушёпотом Петруха, – помоги сдать экзамен. Давай зайдём вместе, может, подскажешь или свои «шпоры» дашь?

– Ты же знаешь, шпаргалками я не пользуюсь, – ответил я ему, – ни совесть, ни статус комсомольца не позволяют.

– Жаль, – болезненно произнёс Петруха, хотя взгляд его выражал страдальческую надежду.

– Ладно, – произнёс я судьбоносное слово, словно бросил долгожданную кость для умирающего от голода, – есть одна идейка.

Глаза ничего не подозревающего друга вспыхнули верой в неземное чудо. Я понял, что отступать мне уже некуда, поскольку впереди может ждать или бесславие, или почёт. Надо было отстаивать честь лидера учёбы и подтвердить самому себе школьное прозвище «режиссёр».