Александр Тринитатский - Цирк – это навсегда?

Эдгар получил такой удар хоботом по лицу, что выбил собой дверь фургона, лишился половины зубов, обзавелся орлиным профилем и всю оставшуюся жизнь говорил шамкая и исключительно в нос. Вовремя ретировавшиеся Сэм и крысенок почти не пострадали, а вот фургон инженеры потом очень долго собирали заново, при этом главный инженер Ральф озабоченно цокал языком. Через какое-то время слоны, конечно, успокоились, но представление дрессировщика Эдгара по причине полученных им увечий, было сорвано.

Что касается Сэма, антрепренер Ричер приговорил его к 10 ударам кнутом, которые осуществил клоун Джо в присутствии всех цирковых. Порол Джо с явным удовольствием и знанием дела, сделав вместо десяти целых пятнадцать ударов. Дрессировщик Эдгар сам провести экзекуцию по понятным причинам не мог, и слушал крики уборщика Сэма лёжа, злорадно кривясь разбитым лицом. Крысенок по имени "Кот" сбежал и больше его никто не видел, отчего уборщику Сэму было даже больнее чем от ран, оставленных кнутом на его спине и ягодицах.

После порки, Сэм лежал в "слоновьем" фургоне на соломенном матрасе, уткнувшись в него лицом, и тихо плакал, когда к нему подошел лоточник Эд. Эд молча присел рядом, сняв свой цилиндр и поставив его прямо на пол.

–– Как ты? Может, жареных каштанов?

Сэм несогласно мотнул головой, что было довольно сложно сделать лежа на животе.

–– Извини. Лимонада, как ты понимаешь, предложить не могу.

–– Он же сказал десять, а не пятнадцать ударов! Это не честно!

–– Сэм, – назидательно, но с сочувствием сказал Эд – тебе давно следовало понять, что справедливости и логики в законах Кирк-тауна нет. Наследие Сократа и Аристотеля здесь отрицают. А отрицание законов логики, рано или поздно сказывается и на арифметике.

–– Кто это, Сократ и Аристотель?

–– Это древние мыслители Кирк-Холл-Тауна. Они давно умерли.

–– Мой Кот исчез! – еще сильнее зарыдал Сэм. – Знаешь, Эд, наш цирк – совсем не веселое, а жестокое место. – проговорил Сэм сквозь всхлипывания. – У нас нет ничего: ни жизни, ни даже надежд на нее – только бесконечная пыльная дорога и однообразная работа без всякого смысла, прерываемая только побоями. Зачем эти клоуны все так устроили, Эд? Я хочу убраться отсюда!

–– Когда-нибудь, Сэм, все изменится. Клянусь котелком своего отца. И им придется смыть грим со своих лиц – все это гротескное веселье и пафосную трагичность. И тогда мы увидим обыкновенные напуганные рябые морщинистые рожи городских сумасшедших и деревенских идиотов. А пока тебе нужна мечта. Придумай себе мечту и живи ради неё.

Это была первая в жизни Сэма порка, но далеко не последняя. Однако именно после нее Сэм окончательно разочаровался в антрепренере Ричере, которого до этого за что-то уважал, возненавидел Эдгара, Джо, и весь цирк в целом. К слонам, к которым Сэм уже начал испытывать если не любовь, то что-то вроде привязанности, тоже были некоторые претензии, хотя в глубине души Сэм признавал, что слоны тут не причем.

Как и все происходившие в жизни Сэма самые значительные события, интерес к кинематографу возник совершенно случайно. Виноват конкретно в этой случайности был конферансье Ник, любивший травить байки из своей юности.

Это случилось между представлениями в очередной дыре Межгородья, когда Сэм ради пустого любопытства, просто потому что больше нечем было заняться, поинтересовался родителями конферансье Ника.

–– Мой отец из арлекинов Холл-сити, а мать была танцовщица шоу-бурлеск. – важно ответил Ник.

–– Это же такая родословная! Ты ведь мог стать клоуном!? – удивился уборщик Сэм, который к тому времени уже начал немного разбираться в цирковой иерархии.

Арлекины были не только театральной элитой Холл-сити, но даже признавались в силу жанрового родства с клоунами в качестве высшего сословия и в самом Кирк-тауне. Более того, бытовало мнение, что все нынешние клоуны произошли от первых арлекинов.

–– А мне было не смешно. – грустно ответил конферансье Ник, который, по-видимому, и сам не раз задавался этим вопросом. – В те времена, до "сентябрьского падения сов", быть клоуном еще не означало иметь все, как сейчас. В то время была мода на кинематограф.

–– Так ты, получается, и самого Мельеса мог знать? – перехватило дыхание у Сэма.

О Жорже Мельесе в Межгородье слышал, наверное, каждый. Слава изобретателя кинематографа, хитроумных машин и внезапное исчезновение, придавали персоне великого инженера некий флёр загадочности и таинственности в глазах всего населения Межгородья и Сэма в частности. Естественно, загадочное и таинственное не могло не волновать юношу, будни которого протекали за уборкой слоновьева дерьма.

–– А как же?! Как тебя. Эту идею с движущимися картинками думаешь кто ему подкинул?

–– Ты? – догадался Сэм.

–– А кто? Помнится, он тогда еще довольно юным инженером был.

Сэм смутился. Учитывая, что конферансье Нику было на вид лет шестьдесят и то, что Жорж Мельес исчез сорок лет назад, а кинематограф был известен к тому времени уже двадцать лет как, конферансье Ник должен был бы поучать юного инженера Жоржа Мельеса прямо с горшка. Однако, Сэм предусмотрительно не стал озвучивать вслух свои вычисления.

–– Вот, я ему и говорю: – продолжил конферансье – "Жорж, старина, а можешь смастерить мне такой аппарат, чтобы быстро-быстро менять картинки и создавалась иллюзия, будто они двигаются?". Естественно, он присвоил мою идею. Беспринципный был человек. Но инженер, безусловно, талантливый!

Сэм отнесся к рассказу конферансье Ника с изрядной долей скепсиса, который тут же отразился у него на лице. Поняв, что ляпнул глупость, конферансье Ник поспешил сменить тему на более близкую.

–– О! А сколько мы с ним мамзелей охмурили в свое время! Веселому Джо и не снилось! Второсортные актриски так и вешались на старину Жоржа! Кстати, знаешь какое у него было прозвище?

–– Нет.

–– А я тебе сейчас расскажу! – конферансье Ник радостно, в предвкушении, потер ладони. – Говорят, одна молодая актриса была так потрясена киномагией Мельеса, что захотела от него главную роль. И, они заперлись в гримёрке. Погоди… – внезапно прервался Ник. – Тебе вообще уже можно такое слушать?

–– Мне двадцать лет. – обиделся уборщик Сэм.

–– Так вот – продолжал конферансье Ник каким-то лающим, подвизгивающим голосом – вышла она крайне недовольная где-то через десять минут и, по слухам, произнесла: "И правда, короткий метр!". Не знаю, имела она ввиду длину или продолжительность, но фраза достигла ушей мима Чарли, соперника Мельеса по киноремеслу, который изобразил ее миму с каменным лицом Бастеру, а тот – антрепренерам братьям Пати, которые и растрепали историю всему Кирк-тауну и Холл-сити.