Александр Палмер - Пантеон великих. – ТЫ КТО? – А ТЫ?

Как известно, вундеркинды редко становятся взрослыми гениями, но нет правил без исключений. Здесь я отступлю от своего правила не говорить о себе комплиментарно и для ясности изложения намекну на свою персону (всё-таки логика это мой конек).

К сожалению, родители мои не прониклись энтузиазмом педагога (а может, у них кончились деньги – это семейная тайна), и я покинул поприще музыканта. Но я до сих пор не отказываю в советах и консультациях как по музыкальному, так и по драматическому искусству.

Одна известная актерская супружеская чета часами ходила за мной по пустынному берегу моря и затаив дыхание слушала мои рассуждения о мастерстве вокала и упадке нравов.

Супружеские узы в актерской среде вещь весьма непрочная, и я теперь – O temporas, o mores! – не могу назвать их имен. Не хочу я никого ставить в неловкое положение.

Да! Такой я порядочный человек! И чуткий! Я настолько чуток, что иногда просыпаюсь по ночам и не знаю отчего. Вот насколько я чуток.

Но это большое бремя, обычным людям незачем его нести. А я вот несу!

Но мой разносторонний гений осеняет и простых людей труда.

Я очень люблю людей труда.

Часто, когда я иду по улице и вижу человека труда, я подхожу к нему и спрашиваю: «Что ты делаешь?»

К сожалению, не всегд. мой чуткий гений находит членораздельный отклик. Бывает так, что ошеломленный человек труда офигивает, садится на землю и смотрит на меня не в силах вымолвить ни слова.

Случается и непонимание. Как-то раз я спросил так однажды на улице: «Что ты делаешь?»

И получил в глаз. Тогда с присущим мне металлом в голосе я повторил: «Что ты делаешь?!»

И получил во второй глаз. Мне пришлось оставить несчастного в темноте и неведении.

С тех пор я не ношу очков.

Но у меня и здесь есть поклонники. Вот Кладбищенко. Кто-то скажет, что он зануда, а я так скажу, что он смышлен и работящ. Он всегда приходит ко мне за советом в трудные минуты или на жизненном перепутье. И я всегда подробно наставляю его. Одно время он так свыкся с моими наставлениями, что полгода ходил за мной и носил мой мобильный телефон. Он сам просил об этом. Ему это было приятно. А я разрешил. Зачем лишать человека простых радостей. Пожалуйста. Мне не жалко.

Потом он уехал в Ашхабад на два года. А когда вернулся, привез оттуда тюбетейку, жену и трех детей. Поэтому теперь, как прежде, он не может носить мой телефон, а только звонит на него и присылает рецепты излечения от ревматизма.

Другой поклонник, он, вообще, татарин. И ничего, хороший человек. Хоть и татарин, а может иногда и выпить. У него есть маленький автобус, и он возит на нем интуриста, показывает достопримечательности.

Он всегда мне звонит и спрашивает, не нужно ли мне куда – там, на биржу труда, или еще куда, а то, если мне не нужно, его интурист ждет и он может денег подзаработать.

Я уже говорил, что отличаюсь необычайной чуткостью и деликатностью, и даже если мне и надо куда, всегда отказываюсь :

– Конечно, езжай, Константин (так его зовут). Зарабатывай.

Пусть и правда, думаю, подзаработает. Какой он татарин, он и по татарски-то не понимает. Так что пускай.

Круг моего общения обширен. Я знаю несколько иностранных языков и довольно сносно могу изъясняться на них. Когда при встрече с иностранцами я излагаю им свою точку зрения по поводу их упадка, то, по-моему, они совсем опупевают. Они только таращат глаза (китайцам и японцам таращиться труднее, но ничего – переживут) и молчат. В лучшем случае твердят как попугаи: кескюсэ да кускюсэ. Насколько я понимаю по-португальски, это значит «не может быть» А по мне может, и еще как!

А вообще, я хорошо отношусь ко всем людям. И окажу духовную поддержку любому. Даже китайцу. В конце концов, китаец тоже человек. Жаль только, что не все ценят такое отношение.

А еще жаль, что советами все пользуются, а денег несут мало. Это очень жаль. Когда мне несут мало денег, мне становится грустно, меня посещают мысли о бренности. Я становлюсь меланхоличен и печален. Иногда я даже думаю, что тоже могу умереть.

То и дело слышишь: этот подавился и умер; та плавала и утонула; тот пошел в лес и не вернулся; эту увезли в больницу, а нашли в морге.

Все как-то рано или поздно умудряются сыграть в ящик. Получается, сколько ни делай человеку хорошего, а он всё равно умрет.

А ведь я тоже человек. Хоть и гений

Путятин любил собирать грибы и ягоды. Причем ягоды он любил собирать не те, которые сажают, а дикие. Он любил посадки и порядок на грядках, но отдыхать предпочитал предаваясь сбору диких плодов.

Путятин был богатый и имел много слуг. Слуги его любили и боялись. Путятин даже часто думал: «Чего они меня боятся? Любят, а боятся. Я же такой справедливый: если ты чего не сделал, то и я не сделаю чего. А ежели ты сделаешь чего не то, то я сделаю, конечно. Но это будет по закону. Так что можно не бояться.» Слуги соглашались, но всё равно боялись. И это было неправильно. Это показывает насколько Путятин всё-таки был выше и умнее своих слуг.

В сущности, Путятин был такой же, как и они. Только лучше. Но об этом он сам никому не говорил. А все остальные и так знали.

Вообще, Путятин был демократичен и прост. Когда он говорил, все молчали и слушали, а он не перебивал. Еще Путятин любил, чтобы все смеялись. И когда он шутил – действительно, никуда не денешься – все смеялись. Он любил птичек, кошечек и собачек, а те в ответ любили его так же безмолвно, как и слуги (птички, правда, пели).

Путятин музицировал на пианинах и мог сыграть две пьесы. То есть он был чувствительная натура. Хотя никому в этом не признавался. Поэтому он любил удаляться в лес, предаваться раздумьям и собирать плоды родной природы.

Слуги разбегались по окрестностям, и не показываясь хозяину на глаза, оберегали его покой от недалеких и надоедливых местных жителей. Иногда, чтобы у хозяина не нарушалось чувство единения с окружающей природой и естественности обстановки, они отлавливали какого-нибудь зазевавшегося рыбака или садовода и доставляли того к месту гуляния хозяина. Путятин отрывает голову от куста с черникой, разгибает стан и видит – сидит в лесу на пенечке рыбак с неводом. Путятин подойдет и ласково заговорит с ним, пошутит, отведает у рыбака зайчатины, и дальше пойдет. И ничего! И все живы и целы! И рады-радешеньки!

Потом придворный домовод-летописец описывал эту встречу, нумеровал страницы, прошнуровывал и вставлял их в домовую книгу. А копию рассылал по местным газетам. А те могли напечатать. Местные рыбаки и садоводы читали газету и радовались (некоторые даже удивлялись – потому что не верили раньше и говорили невесть что – дескать, злой, а теперь вот факт, против факта не попрешь – добрый!) До многих, наконец, доходило, какой у них всё-таки удивительно человечный хозяин. Вот, мол, можно гулять по лесу и тебе за это ничего не будет, а может даже будет еще и лучше!