Александр Палмер - Две трети. Фантастический роман. Книга первая

Иллюстратор Александр Полуэктов

© Александр Палмер, 2022

© Александр Полуэктов, иллюстрации, 2022

ISBN 978-5-0050-7985-5 (т. 1)

ISBN 978-5-0050-7986-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Меня зовут Александр Фигнер, по нашему старому земному астрономическому календарю через три месяца, в июле, мне исполнится тридцать семь лет. Совсем молодой возраст по нынешним временам и понятиям. Лет двести пятьдесят назад, в девятнадцатом веке, в таком возрасте подходили к расцвету жизненных сил, если вообще доживали до этих лет. А в более стародавние времена двадцатилетние юноши считались сложившимися государственными мужами. Мой прославленный предок и тезка, герой Отечественной войны 1812г., неистовый и жестокий партизан, ушел из жизни в двадцать шесть лет. Правда, была война и кровопролитье, но и без них души покидали тела своих хозяев довольно рано. И размышляя о различном восприятии протяженности времени в разные эпохи, я силюсь понять, подчиняется ли это восприятие простой и понятной житейской логике, или это есть парадокс, рождаемый, в свою очередь, другой логикой – более глубинной и фундаментальной.

В самом деле, в древности, при тех существовавших в жизнедеятельности людей скоростях, астрономические минута и час должны были восприниматься людьми гораздо более протяженными, чем сейчас, и жизненный срок в сорок лет мог означать по нынешним меркам и восприятию все сто. С другой стороны, те скорости, технологические возможности вроде бы не должны были способствовать высокой интенсивности поступков, насыщающих человеческую жизнь, однако вчитываешься, изучаешь источники тех лет, и явственно видишь – за тридцать лет человек совершал не меньше индивидуально значимых действий, чем ныне за шестьдесят. Технологии, технологии… Хорошо, хоть перо с бумагой мы сохраняем зачем-то. Письменность, так сказать, в прямом смысле слова. Связь культур…

В таких мыслях я отдыхаю: логика ли, парадокс ли, успевает ли современный человек сделать за сто лет то, что раньше успевалось лет за сорок, или это всё вещи несравнимые – это всё мысли о земном и по земным, человеческим понятиям. Но сейчас я сижу здесь, в нашей резиденции, и у меня заходит ум за разум, потому что здесь для меня время не только линейно замедляется или ускоряется, оно искривлено и раздроблено, потому что мир, который я вижу сейчас за окном не является для нас самих привычно целым.

Но обо всем по порядку, и издалека. Начнем с мелодрамы.

.Мягко и приглушенно постукивая резиной колес о стыки ровной мощеной дорожки, небольшая двухместная бричка въехала в просторный двор среднерусской домашней усадьбы. С козел спрыгнул высокий, худощавый, немного сутуловатый молодой мужчина и проворными руками, с бросающимися в глаза тонкими, почти женскими кистями рук, собрал конскую упряжь, и немного поколебавшись сам повел лошадь в деревянные стены конюшни. Там он всё-таки передумал, и кинув поводья в полумраке совсем незаметному имиту, быстрым шагом проскользнул в дом.

– В нашей повседневной жизни нет перца, – энергично и насмешливо басило ему навстречу, – Саше и его коллегам-сотрудникам хорошо. Они делают вид, что с чем-то борются, и хотя бы воспоминания о пережитых их предшественниками опасностях раздражают их нервы… А, вот и он сам, – резко прервался обладатель насмешливого баса, увидев вошедшего в гостиную, который и был, по-видимому, тем самым Александром. – Но продолжаю: а мы? Остальные? За что боролись сто пятьдесят с лишком лет назад, на то и напоролись? Разумное человечество мечтало о гармоничной жизни сельских бюргеров, и спору нет, сельская идиллия в сочетании с замаскированными технологиями ХХI… века для бытия вещь удобная, к тому же человек человеку друг итд, но где другой полюс? Где маргиналы, enfants terribles? Где, прости меня господи, явные негодяи? Где?

Публика в гостиной помалкивала, не отвечая на риторические вопросы, явно предпочитая не вмешиваться и дальше слушать энергичную проповедь.

– В последних миллионниках Африки и Индии – в Бомбее, Киншасе и Солсбери? Или вообще вне пределов земного притяжения!? – продолжал бас. – И, значит, если я люблю свою работу, свою профессию, не захотел быть рейнджером, или не додумался, не поддался моде и не пошел по Сашиному пути, значит, я обречен быть тихим деревенским обывателем, вечно добродетельным…

– Эк, куда тебя занесло, Петр, – раздался низковатый пожилой женский голос откуда-то из глубины темной затененной части гостиной. – Никто кроме твоих родителей не виноват, что у тебя способности к химии. И причем здесь мода, Сашина работа? Что бы ты там делал в их конторе, был бы инженером? Ты бы сам не пошел, да и тебя бы не пустили туда – к чему, зачем…

– Нина Ивановна, Нина Ивановна, что вы сразу на личности переходите, я себя конкретно, может, и не имею ввиду…

– И не спорь, и не перебивай, – отвечал темный силуэт кентавра кресла и человеческой головы, – тебе надо завести любимую жену и нарожать детей – по крайней мере, по африканскому лимиту, и тогда все эти глупости вылетят из твоей головы.

– Ага, – кивнул Петр, – Вот еще один фетиш нашего времени – любовь. Александр, – сказал он, как бы нарочито ища поддержки, и не оставляя только что возникшему новому собеседнику выбора, – ты как кот Васька – всё слушаешь, да ешь. Сказал бы что-нибудь.

– Так в чем же дело, – отвечал проскользнувший в свет комнаты Александр Фигнер с такой интонацией, как будто он был здесь с самого начала разговора, а не появился доли секунды назад, – отправляйся в Солсбери, сам знаешь, как его сейчас называют – «столица последнего пассионарного континента», там наслаждаются своей аутентичностью, смотрят на остальных свысока.

Только что ты там будешь делать со своей химией? Придется прожигать жизнь. Надолго тебя не хватит. Да и не очень-то это здоро́во. А вот насчет любви, я, может, и соглашусь.

– В смысле? – вопросительно вставила Нина Ивановна.

Александр в ответ встал, подошел к стеклянной двери эркера, понаблюдал за зеленой лужайкой за стеклом, и медленно подбирая слова, вставляя ненужные междометия, заговорил:

– Видите ли, Нина Ивановна, мы сейчас живем в эпоху торжества, так сказать, античности, поставленной на фундамент высоких технологий …эээ… под античностью я, естественно, имею в виду, время, которое подразумевали вначале в переносном, а сейчас, привыкнув, и в прямом смысле слова – то есть вторую половину XIX века. Причем как всегда люди выдернули из той действительности то, что им нравилось, оставив за бортом внимания все тамошние гадости – даже отсутствие медицинского наркоза и анестезии (при этих словах кентавр кресла и головы издал неодобрительное бурчание). Впрочем, Нина Ивановна, это я погорячился, – заметив нервозность, поправился Фигнер, – хлороформ начали активно пользовать уже в 1855-м…