Александр Палмер - Две трети. Фантастический роман. Книга первая

– Вы мудрая женщина, Нина Ивановна, – серьезно сказал Фигнер.

– А, ты зря ерничаешь, – разоблачила его Катерина. – Многие правильные вещи звучат скучно и даже плоско, и человечество заплатило дорогую цену, когда массово и в модных увлечениях ожидало перемен и обновления…

– Что-то всё очень серьезно. Уж совсем патетично. Может, вернемся к радостям жизни: столовая рядом – есть небольшая надежда добраться до обеда без обновлений, – со смехом, не оставлявшим шанса глубокомысленностям, сказал Петр.

Компания потянулась с веранды, только Катерина чего-то тянула, и не двигаясь с места, стояла с немного надменным лицом, сложив руки за спиной и рассматривая лужайку за стеклом. Катерина была умна и образованна, и к тому же красива благородной породистой красотой, заключавшейся не столько в удачном сочетании физиономических пропорций лица, сколько в проявляемой в ее облике какой-то насыщенной, ей передавшейся, духовной работы многих поколений, в немного холодном, но естественном аристократизме. Такие разговоры она, действительно, не любила, и они ее тревожили. Она хоть и не изучала специально истории нравов, но немного представляла себе, о чем именно шла речь.

И что-то смутное, что-то к чему она была рада отнестись пренебрежительно, но почему-то в своей скрытой, самой заветной сердцевине, неудержимо ее притягивающее, готово было проникнуть в ее сознание. Она была похожа на глубокий, спокойный, полный своей жизни водоем с нижней стороны плотины с давно закрытыми и неиспользуемыми с незапамятных времен шлюзами, но когда-нибудь чьи-то неосторожные руки расшевелят проржавевшие запоры, и лавина воды с другой, верхней стороны плотины хлынет водопадом, низвергнется и взобьет спокойную гладь на стороне нижней, изменив прежний порядок и внутреннюю жизнь этого водоема, не меняя в целом его глубины и береговых очертаний.

Столовая представляла собой большую, просторную, но не очень светлую – вследствие обилия стоявшей по периметру стен деревянной мебели, комнату. Посередине её располагался вытянутый стол с раздвинутыми в беспорядке стульями. В дальней части комнаты торопливо и как-то бестолково распоряжалась пожилая, немного растрепанная женщина.

– Ниночка, рассаживайтесь пока, – обратилась она не здороваясь к Нине Ивановне. – Растеряла всю сноровку. Приготовить приготовила, а вот накрыть без имитиков не успела.

Имитиками Александра Петровна, мама Александра Фигнера, ласково называла рабочие имитации служилого персонала, которые исполняли различные, в том числе и по домашнему хозяйству, работы, и условно и ходульно – как полупрозрачные объемные картинки – имитировали человеческий образ в соответствующем функциональном обличье и с ростом примерно в 2/3 от нормального человеческого. Что-то вроде того, что в прошлом веке называли роботами.

– Саша, – сказала она сыну, – еще минут пять не дай гостям скучать. – Да мы не скучали. Наоборот, всё так смешно, потому что всё так серьезно. Мы как имиты – в разговорах и в манерах имитируем. Получается хоть и искренне, но так же условно. Пытаемся стать чеховскими персонажами. А почему они, эти чеховские персонажи так общались, так разговаривали, так жили – откуда мы знаем? У нас другой порядок и другая суть вещей… – Да прекрати ж ты, наконец. Кто с тобой спорит. Серъезничаешь (Петр хотел сказать «умничаешь», но сдержался) Давайте поболтаем о чем-нибудь обыденном и менее философском. Хотя, – продолжал он, шутливо понижая голос, – разговор о неправедных утехах я с удовольствием бы возобновил. – Ладно, ладно. Слушайте, Петя, Катя, – сказал Фигнер, завидев появившуюся Катерину, – У нас в конторе завязывается новая кампания. Объявили очередной рекрутский набор. Но условия суровые. Жесткий отбор на устойчивость психики. Отсеивают много. Слишком умных не берут – я не шучу. Но и рядовых космических рейнджеров тоже не хотят. – То есть ищут таких, чтоб не дурак был, но и мозги имел бы не слишком сложные. Чтоб головой не сдвинуться, и притом еще и охотника к приключениям… Саша, не обижайся, но так это же ты. – Я уже думал, – ничуть не обидевшись отреагировал Фигнер, – с Катей вот не хочу расставаться, – с улыбкой закончил он. Катерина в ответ добродушно усмехнулась. В комнате наконец-то воцарилась веселая подтрунивающая атмосфера, та, которая возникает в компаниях давно друг друга знающих и получающих удовольствие от взаимного общения людей. Действуя друг на друга как взаимный катализатор, каждый готов был подхватывать и раздувать перебегающую и порхающую искру ироничного веселья и вытащить на свет божий какую-нибудь занятную историю, в иное время и ином изложении не давшей бы, быть может, повод к острословию. Вдруг, около двери на веранду, раздался мягкий шелестящий хлопок и взгляды присутствующих непроизвольно заискали источник звука:

– Ой, ой, ой… Смотрите, шляпа… Александр, твоя шляпа, – первой голосом отреагировала Нина Ивановна.

Все уже заметили в дверном проеме лежащую на полу светло-бежевую, фетровую, по старой моде шляпу, которой щеголял Фигнер. Вдруг шляпа приподнялась сама собой сантиметра на три от пола, по её нижнему краю откуда ни возьмись образовался круг кривых, узловатых и мускулистых, похожих на обломки веточек яблони, ножек, которые быстро-быстро замельтешив, преодолев ковер посередине комнаты, стремительно понесли свой панцирь по направлению к Кате. Молчание в комнате за секунду поднялось до самой высокой, предельной беззвучной всеобщей неподвижности и сразу обвалилось одновременным шумом и шелестом задвигавшихся тел и выдыхаемых звуков.

– Катя, Катя, хватай имущество – убежит. Будешь как Федора в «Федорином горе» – без тарелок и утюгов…, – насмешливо говорил Петр. Шляпа подбежала и уткнулась в тонкие кости Катиных ног, Катя схватила шляпу, приподняла ее кверху, и удивительные ножки быстро, веером начали отваливаться в воздухе, засыхая и скукоживаясь на лету…

– Ну, дети, прямо дети. Петр, ты, что ли забавляешься, больше некому, – сказала Нина Петровна.

– Не всё же вам о судьбах цивилизации, порадуйтесь чему-нибудь простому – как в старом цирке, – не скрывал особо удовольствия Петр.

Имиты, наконец, накрыли стол. Принесли вино, и вечер окончательно сдвинулся в сторону дружного застолья. Даже Александра Петровна, мать Фигнера, поначалу немного уставшая и озабоченная, поддалась общему, подогретому вином, веселью, и выдала пару историй – несколько двусмысленных, позволительных как воспоминания для тех, кто ушел на покой, но провокационных для тех, кто еще не догадывался, что такой покой когда-нибудь да наступит.

Трапезу закончили. Имиты бесшумно и неприметно убрали большой стол, ушел большой общий свет, вместо него зажглись несколько мягких абажуров, зазвучала музыка. Вечер катился дальше.