Ниса Браун - Эксперимент Г.ЛОХа, или общество иллюзиалов

– Ой, простите, я на вас чихнул (напрягая всю свою смекалку), но как художник-авангардист, смею заверить, так стало намного… эм-м, авангарднее, эдак в духе Мондриана, это пятно добавляет шарма вашему чересчур (хотелось сказать «идеальному») комбезу и…

– Вы мудак!

(СМС-нотификация о списании суммы за оскорбление – триста креолов.)

– Пусть с меня сейчас списали пару жестянок за то самое слово, но вы только что нагло в упор пялились на меня! Это возмутительно! (Краснея и переходя на крик.) Вы только что занимались флиртом! Вторглись в мое личное пространство и нарушили мой покой! И последнее, позор, вы плохо учились и плохо гуглили, Мондриан был абстракционистом!

А вот теперь Гарф успел разглядеть лицо. Ну конечно же! Такое «этичное» лицо не забудешь. Это благодаря ей Торкель сейчас в ИДИОТах.

Случалось ли с вами счастье оказаться на перформансе? Нет, быть не его участником, а именно зрителем. С Девять такое счастье случилось однажды в «Тейт Британ». Блуждающий по большим тихим залам, стараясь тихо дышать и вглядываться в работы древних времен с умнейшим выражением лица, при этом пытаясь проглотить свой зевок, чтобы не выглядеть ханжой, он дошел до самого тихого холла. Как полагается, с высочайшими потолками, холодными стенами и не менее холодным полом. Расслабившись наконец, он любовался пустотой, оказалось, пустой зал не хуже увешанного картинами, тут даже можно выдохнуть и потупить глаза, даже поскроллить свой смартфон. Но мозг не давал ему покоя, потому что в буклете-гиде еще оставался зал Генри Мура, а туда надо было дойти непременно, хотя бы для успокоения совести, а если признаться самому себе, то просто отметиться.

Рядом с Девять были его племянники, на вопрос, как они оказались в музее, да к тому же в летний день, можно ответить «искусство не знает возраста», «vita brevis, ars longa» 14 14 Жизнь коротка, искусство вечно (лат.). и так далее. А по правде говоря, если вы уже успели побывать во всех Хамлейсах 15 15 Один из самых старых и больших магазинов игрушек в Лондоне. , Биг-Бене, Тауер-Хилле и даже Британском музее, а на улице лето, солнце светит так ярко, это, конечно, означает, что прямо сейчас, в самых лучших английских традициях, пойдет дождь. Вот именно на такие случаи существуют музеи, а если к тому же и вход бесплатный, что может быть чудеснее?

И вот, когда на вас нахлынуло вдохновение, интерес к искусству проснулся-таки по самое не могу, а все потому что еще полдень, дождь продолжает валить как манна небесная, и тут внезапно волна ценителя искусства окатывает вас, прямо как Хокусайевская Канагава. Приблизившись к картине на расстояние меньше метра, вы хотите разглядеть вон ту деталь, посмотреть, сколько там мазков, может, даже запомнить название этого нового для вас художника, чтобы потом блеснуть, наконец, где-нибудь в прибогемных разговорах со снобами и «ценителями», ну чем, ей-богу, вы хуже? Но не тут-то было, взглядом орла, приметившего жирненького кролика в кустах, Мариванна или пусть Бетти, охраняющая святая святых зал, почти как Гефест у Олимпа, набрасывалась на меня каждый раз прямо в шаге на пути к высокому.

– Дядя Девять, а что это? Давай подойдем поближе!

На небольшой сцене, прямо на полу, валялись и катались по полу голые мужчины и женщины. Разумеется, это был перформанс, а вы что подумали? Ведь это «Тейт», нет не «модерн», «Тейт Британ», и вот там за стеной, в соседнем зале, лежит вся такая недотрога, воздушная Офелия.

– Дядя Девять, а что с ними? Они что, нудисты?

– Тс-с-с-с, какие вам нудисты, это же храм искусства!

Девять никак не мог понять, что же делать, а точнее, что же думать. Хотелось подойти и посмотреть, а что же там за «перформанс» такой, может, хоть табличка есть. Табличка, как и любое слово, дающее определение, – это просто самое гениальное, одно из основополагающих открытий человечества! К примеру, художники-авангардисты давно это поняли, поэтому давали такие названия своим картинам, чтобы суть можно было НЕ понять не только по «рисунку», но и по названию. Название было ровно таким же НЕинформативным, как и само произведение. Кладезь для воображения. Или, скажем, приходите вы в библиотеку, а как понять, что там? Табличка гласит «Соблюдайте тишину». Вот, тут все встает на свои места, сразу ясно, что там надо делать. Или вот «mind the gap» 16 16 «Помните о зазоре», «Помните о дистанции» – предостерегающая надпись-оповещение в Лондонском метро. – и все, вуаля! А ведь были раньше студни которые без этой надписи так и норовили попасть под поезд. А сейчас разве так? Надпись – она все изменила!

Собственно, отчего все так сложно с детьми: они не умеют читать таблички! Он орет, а ты ему: «Здесь нельзя орать!» Табличка прямо в глаза! Доказано (не спрашивайте кем), что сказанное вслух и написанное одно и то же слово по-разному воспринимается нашим мозгом. Мозг с тех самых первобытных пор уверен в том, что написать чушь никак не могли. Сказать – да запросто, а вот написать – ну что-о вы!

В смятении, растерянности и с небольшой долей любопытства, Девять все же осмелился подойти, как пуганая лань, поближе. Как ни странно, хранительница огня у Олимпа, как гласила ламинированная табличка у нее на груди, Бетти, вовсе никак не отреагировала. Девять тем временем честно старался не смотреть, собрав все свое мужество или, напротив, пытаясь засунуть все свое мужское куда подальше. Хотя с другой стороны, он же вовсе не ханжа, а раз уж это музей и они валяются вон там, ну пусть не очень прикрытые, а точнее, очень неприкрытые, значит, есть в этом большая эстетическая ценность! Эдакий ваби-саби, красота несовершенного, красота антисимметричного, природная красота в общем в первозданном виде!

И племянники сами виноваты, что приплелись с ним и к тому же вели себя так тихо вплоть до этого зала, могли бы подыграть и начать буянить, ну хотя бы тронуть что-то в четвертом по счету зале. Таблички Девять не нашел, зато как ему показалось, подойдя поближе, суть-то он понял.

– Дядя Девять, может, им плохо ? У тебя же синдром раздраженного кишечника, наверняка с собой есть это твое лекарство, ну как оно, ты всегда как объешься на праздниках, сначала корчишься на диване в такой позе, как они, потом пьешь его. А, вспомнил, лекарство от диареи!

Если бы сухощавая Бетти не имела такой спартанской выдержки и не выглядела столь же отрешенной и отстраненной от реальности (что вовсе не отменяло полета орла в случае, если добыча, то бишь посетитель, оступится), Девять был бы очень смущен и даже оскорблен. Но в этот раз он просто сделал вид, что ничего не услышал. Что, конечно, только подзадорило мальчишку.

– Дядя Девять, не будь жадиной, ты же говорил нам, надо делиться! Поделись своим лекарством от диареи! Ты не видишь, что ли, людям настолько плохо, что они уже голые, в конвульсиях валяются на полу! – кричал возмущенный мальчишка, чем и обратил внимание беспристрастной до сих пор Бетти на Девять. Но конечно, сказать что-то было не в традициях этого храма искусств. Она лишь одарила Девять взглядом Медузы, и Девять почти обратился в камень.