Николай Кокурин - Сказочки для отчаянных. №№ 00-88

Но кто первым назвал то новоявленное древо Жизни из трёх посохов Елью, достоверно не известно, предположительно сам Авраам или его племянник Лот, который эти посохи и поливал, пока те не пустили корни. Само название говорит о божественности древа: Ель – по-еврейски Эль, значит Великий, Почтенный, т. е. Бог. И ведь не только срослись посохи, не только пустили корни и процвели, но дали и семена—отростки. Чудо это равноценно чуду рождения Исаака от Сарры. До сих пор Ель остаётся символом Вечного Древа – Древа Жизни, что свидетельствуется раскиданными веточками ёлок в процессиях погребения умерших, ибо именно на этом дереве был убит Голос Божий – тот Бог, Который победил смерть и воскрес. Кроме того, оказалось, Распятый был плотником и даже привнёс новое в мебельное искусство – первым сколотил стул и стол, известные нам ныне. Он Сам впервые использовал их во время Своего прощального ужина – до этого все ели сидя почти на полу, скрестив ноги, на невысоких лавочках за низкими столиками, какие остались и по сей день в некоторых восточных странах. И, конечно, материалом для новой мебели послужила Ель. Слава Рождественской Ёлке, Слава Кресту Господню!

Для Табуретки это было величайшим откровением, впервые в жизни она удивилась до последней глубины своей деревянной души: вот, мол, предок—то мой далёкий имел природу божественную, и в каких побывал передрягах… Но ведь и мне, – думала она, – дело досталось не маловажное – быть седалищем почти Моисеевым, не книжникам и фарисеям служить, но поклоняющимся Творцу в Духе и Истине.

Художник не писал икон, но и живописью уже не занимался. У него было особенное благословение – писать лица людей, лежащих на смертном одре, если родственники согласны. За глаза молодые певчие с клироса называли это занятие художника – Жмуропись, но альбомы с лицами ходить смотрели. А с недавнего времени все рисунки были отсканированы и стали доступны интересующимся в сети Интернет. Красками или маслом художник писал только тех, чьи лица были как лица ангелов, остальных только светописью, т.е. фотографией. К фотографиям были сделаны пояснения, определяя несколько категорий скончавшихся: 1) не крещённый, 2) крещённый, но не воцерковлённый, 3) воинствующий атеист, 4) еретичествующий, 5) раскольник, 6) считающий себя безгрешным, 7) инославный иноверец. На картинах, как правило, были запечатлены постоянные прихожане, деятели Церкви и несколько младенцев и отроков, чьи родители после утраты воцерковились. Но однажды в сторожку зашёл незнакомый мужчина лет пятидесяти и слёзно просил нарисовать посмертный портрет жены, завтра похороны. Художник предложил присесть мужчине на табуретку, прежде чем объяснить, что кроме фотографии, скорее всего ничего не получится. Мужчина на вид был раза в четыре тяжелее художника, и табуретка тут смалодушничала, испугалась, вот, мол, и пришёл мой последний сиделец. Мужчина присел, табуретка заскрипела, застонала, но не сломалась. «Слава Производителю сидений и сидельцев! Ни на одно сиденье Творец не допустит сидельца тяжелее, чем оно сможет выдержать!» – проскрипела табуретка, но никто, кроме Адресата этого не разобрал. Художник лишь подумал, что пора бы подправить, подклеить своё «компьютерное кресло». Мужчине было совсем не до чужих скрипов, и он уговаривал и уговаривал художника, предлагая любое вознаграждение, бизнес, в отличие от любимой жены, процветает и преумножается. А жену бизнесмен и вправду любил. Поведал о том, как семь раз они ждали рождения ребёнка, женаты были более 30-ти лет, но дети погибали через полчаса после безтравматического рождения. Жена пыталась молиться и бегала в церковь, но он, когда узнал, отругал и запретил. Послушалась. Но тайком читала молитвы. Дети всё равно погибали. Муж был категорически и принципиально против всяких религий. Врачи запретили после последних неудачных родов (через полчаса после рождения ребёнок тихо скончался) беременеть, да и возраст давал о себе знать. Жена внешне слушалась мужа, не ходила в храм, но молитвы дома читала, прятала молитвослов на кухне (в первый день после смерти жены муж полез зачем—то на кухонный подвесной шкаф и наткнулся). Молилась, читала, а как заслышит, что идёт муж с работы, прятала, значит. В возрасте 48 лет, через пять лет после последних родов, ожидался очередной ребёнок. У мужа даже мысли не было про аборт, но и надежд никаких не питал на удачу на этот раз. И жена родила восьмого. Врачи были в курсе предыдущих неудач и всё внимание сосредоточили на новорожденном, следили за часами. Полчаса прошли и ничего. 35 минут… 40… всё хорошо. Повернулись обрадовать мать, а мать и не дышала уже… Муж тоже был в родовой, у головы супруги, но не следил за малышом. Он ревел, лобызая любимую. Сразу, как дитя вышло из матери, жена шепнула мужу, чтобы он не расстраивался, ребёнок будет жить, но она умрёт, она молилась об этом, умереть вместо ребёнка, чтобы он жил. И просила простить, что тайно всё же читала молитвы…

Художник молча вынул из—под дивана мольберт и кивком головы позвал мужчину на выход.

Бизнесмен расплатился не только с художником достойным образом, но и храму позолотил купола. А вскоре и ко Причастию стал приносить своего восьмого первенца и сам причащался.

Певчие потом говорили про портрет этой женщины, что более светлое лицо в «жмурописи» вряд ли возможно. Словно водой по стеклу писано. А друг художника, поэт и музыкант из параллельной конфессии, глядя на портрет даже сочинил песенку и спел её с ансамблем на межконфессиональном пасхальном концерте со сцены у храма:

В сети Интернет скан картины получил Первую премию на какой—то международной выставке—конкурсе и вознаграждение перевели на банковский счёт храма.

Вознаграждение своё художник потратил опять—таки в пределах храмовой ограды: подремонтировал сторожку, на крышу оцинковку бросил, мебель поменял, компьютер то же, но так у монитора на табуретке и сиживал.

Спустя шесть лет после получения премии, тёплым, осенним, воскресным вечером, художник повесив на все калитки положенные замки, уединился в сторожке. Прочёл благодарственные молитвы после Святого Причащения – сподобился утром принять таинства – присел на табуретку, а та возьми и подломись.

Если бы, обнаружив тело, клирики вызвали медиков, то в заключении о смерти написали бы: «Смерть наступила в результате сильного удара затылочной части черепа об пол». Но здесь это было ни к чему, к тому же документов никаких у художника не было, а все его так и звали – Художник (за глаза – жмурописец), только священник во время исповеди называл по—имени, но так тихо, что никто и не слышал. Даже на могильном кресте вблизи алтаря батюшка не благословил (нонсенс) написания инициалов, разве что надпись: «Покойся с миром, Божий человечек. Имя его, Господи, веси».