Татьяна Степа - «Монстр» из 10 «Б». Юмористическая романтика

Когда-то мы ездили в Болгарию на Золотые пески, было здорово. А теперь отец в вечной командировке на Дальнем Севере – это сказка для младшего брата, но я-то знаю, что родители развелись. Об этом мы все усиленно молчим, когда вопросы задает младший брат.

Виталика Селиверстова разглядывать тоже не хотелось.

После того знаменательного дня – соревнований и валяний в снегу, Селиверстов начал крутиться на переменах возле нас. Столько раз за день я с ним не сталкивалась за весь учебный год.

– Что ему надо? – спрашивала Вера.

– Что, что? – Лена закатывала глаза и начинала хихикать. – Наверное, хочет, чтобы Женька на него налетела еще раз.

Ну уж нет, теперь я аккуратно передвигалась, притормаживая на поворотах, выглядывала сначала, насколько это возможно, – не несется ли кто на меня. Я стала осторожной.

Если ты не хочешь о чем-то говорить, об этом можно помолчать. Или перейти на нейтральную тему. Это вежливо. Внимательный человек заметит, и не будет возвращаться, а невнимательный заставит тебя повторить этот пируэт еще раз, и еще раз, и еще. Я стараюсь быть внимательной. Говорят, это называется тактичность.

Брата я забираю из сада, когда возвращаюсь с тренировки. И мне по пути, и маме не надо за ним спешить – я успеваю до пяти часов.

Мама зарабатывает на работе, а я – у нее, нагрузкой по дому. У меня теперь еженедельная зарплата. Мамина подруга говорит, что так нельзя, в семейные отношения не стоит вмешивать деньги, а то я потом перестану что-либо делать без них. Дескать, я должна сама, по собственному порыву принимать участие, убираться и стремиться к совершенству.

– Она это серьезно? – уточняю я всякий раз.

– С целью воспитания, – оправдывается мама.

А я не понимаю, какая разница просить деньги на обед и кино или знать, что в конце недели на столе с утра тебя будут поджидать рублей триста или пятьсот. Иногда бывает даже премия. Во всяком случае, мне так легче самоорганизоваться.

Поэтому я намекнула маме, что лучше оставить, как было, а то смена линии воспитания может на мне отразиться гораздо больше, чем оплата домашнего труда.

И вообще, мы так решили, а абстрактные рассуждения ее знакомых меня не касаются, они же меня не знают так, как мама. А мама, я уверена, – это я даже подчеркнула дважды, – в меня верит и понимает, что я развиваюсь, и в правильном направлении, под ее чутким руководством.

– Разве можно меня лишать доверия? Совершенно нельзя. Я же ранимый подросток, ко мне надо с уважением и вниманием в этот непростой период. Вот исполнится лет восемнадцать, тогда можно будет обсудить, принять новые договоренности, пересмотреть пункты соглашения.

Я тоже умею умные фразы говорить, если понадобится.

Здесь я сделала паузу, а потом еще пояснила.

– Пока я нахожусь в зоне риска – у меня подростковый кризис, как его описывают педагоги и психологи, – меня надо всячески поддерживать, а не следовать советам посторонних. У них – свой опыт, у нас – свой.

Потом я вспомнила, что мама тоже в зоне риска – у нее какой-то кризис среднего возраста, подозреваю, что это неприятная штука, поэтому я с ней тоже стараюсь быть вежливой и внимательной. Пожелала спокойной ночи, поцеловала в щеку и отправилась к себе в комнату тихо и вполне мирно.

В мои обязанности входит забрать брата из сада три раза в неделю и разогреть ему ужин, стирать свое белье, мыть пол в прихожей и на кухне, поддерживать чистоту в своей комнате. Все пункты написаны на тетрадном листке и пришпилены к стенке, чтобы я не забыла. Пунктов немного, так что я их выучила наизусть.

У меня своя комната именно на этих условиях – иначе брата переселят ко мне, а так он живет вместе с мамой.

Комната у них большая, просторная, поделенная на две части. У мамы шифоньер возле шкафа, чтобы брат не подглядывал, когда она переодевается.

Ему уже пять лет, и он на редкость любопытен. По выходным его забирает бабушка, которая на пенсии. Она же покупает ему одежду и «следит за воспитанием». Не знаю, в чем это заключается, но от нее он приезжает важный со стопкой книг и раскрасок. Думаю, из него она тоже растит детектива.

За мной никто не следит, поэтому в свободное от учебы время я развиваюсь стихийно: смотрю сериалы, играю на ноутбуке, который мама приобрела на новогоднюю премию, и общаюсь с девчонками.

Главный уговор, чтобы в квартире было чисто, – я соблюдаю, уроки делаю, поэтому считаю, что мне можно доверять. Вот только тренировки… Теннис мне не очень… Из-за этого у нас возникают трения.

Мама настаивает, а мне не хочется. Иногда она усаживает меня на кухне и начинает расспрашивать – почему не нравится и все такое…

Я пожимаю плечами и не знаю, что ответить. Тогда она говорит, что все равно надо, что каждый подросток должен чем-нибудь заниматься, чтобы пройти подростковый возраст без лишних потерь.

Что за «лишние потери» она не уточняет, но я догадываюсь, что это нечто, связанное с плохими компаниями и прочими гадостями, с которыми связана непростая, взрослеющая жизнь, легко подбиваемая на «попробовать что-то новое» или просто «а тебе слабо?».

Ей не о чем волноваться. Сделать что-то этакое, чтобы почувствовать себя крутой или кому-то такой показаться мне почему-то неинтересно.

Для убедительности и чтобы она успокоилась, я изображаю недоумение, будто не понимаю, о чем речь, и она думает, что еще рано говорить об этом, я еще слишком мала и подруги у меня вполне приличные. Что, впрочем, правда. Про подруг. Ну и раз надо чем-то заниматься, – тогда буду ходить на теннис.

У кого были проблемы с эмоциями, тот знает, насколько трудно справляться, когда тебе страшно. Неважно, чего ты боишься. Вот боишься – и все. Иногда на всякий случай. И так стараешься не показывать этого. Так стараешься.

В общем, много встреч за день с Селиверстовым начали меня пугать. Я не хотела, чтобы он ко мне приближался и особенно, чтобы он заговорил своим нагловатым и развязным тоном. Кому понравится, когда его обзывают?

Пока он крутится рядом, до меня доносятся обрывки фраз, он насмехается над другими, пробегающими мимо него. Мне кажется, что он больше ничего не умеет. Еще и говорит так, нарочито громко, чтобы все слышали.

Верка считает, что он добивается, чтобы я обернулась в его сторону. И что тогда? Это такой тест – он что-то поймет по этому повороту, прочитает во взгляде? Мне надо что-то выразить? А если он неправильно поймет, я же не знаю, что нужно выражать, поэтому стараюсь усиленно не смотреть на него. Вроде как не замечаю.

И еще одна проблема для меня – слишком много внимания. А у меня с этим трудности.

Чуть ли не с первого класса мы работаем над мыслями и эмоциями. Так маме посоветовал психолог, после того, как выяснилось, что мне трудно адаптироваться к школе, и я не могла отвечать урок, когда меня спрашивали. Тогда мы отрабатывали глубокий вдох, выдох и расслабление, чтобы не бояться сделать ошибку.