Сергей Ленский - На той стороне. Сборник рассказов

Когда я после дневной суматохи ворвался из зимы в детский сад, Матвейка был увлечён поездкой в далёкие края на большом самодельном паровозике из мягких кубиков, лишённом колес, рельсов и прочей динамики. Губами Матвейка озвучивал движение. Звуком выходил не паровозик, а старый советский тарахтящий автомобиль, но главное, что паровозик вез Матвейку, и не важно, с каким звуком, и не важно, в какие края. Важно, что паровозик куда-то ЕХАЛ. Даже не куда-то, а просто ЕХАЛ под управлением машиниста Матвейки.

Увидев меня в открытую дверь, он остановил паровоз, поставил его на место, крикнул обычное «Папа!» как радостное приветствие, и сразу подбежал к вещевой кабинке, достав оттуда листок бумаги.

– Папа, я нарисовал стихи.

– Нарисовал? Правда?

– Да. Про зонтики.

– Молодец, Матвейка! Красивые, наверное, стихи!

– Да. И ещё про верблюда. Про маленького верблюда. С горбами.

– А сколько у верблюда горбов?

– Четыре. Мне мама привезёт верблюда. Сегодня приедет и привезёт.

Мама уже три дня как была на учебе в другом городе, и Матвейка скучал. По телефону он попросил привезти верблюда. Приехать мама должна была не сегодня и даже не завтра, но для маленького человека, кроме этих двух дней, да вдобавок «вчера», никаких временных периодов больше не существовало, и «сегодня» было самым приятным из них, лучше него только «сейчас». Я взглянул на листок. Стихи были разноцветными и абстрактными. То есть вообще непонятными. Нарисованная карандашами совокупность штрихов. Непонятными потому, что Матвейка ещё не знал общепринятых взрослых букв и образов. Хотя лучше сказать, что это мы, взрослые, пока не удосужились постигнуть детский язык, считая его обычным лепетом и каракулями. Стихи были непонятными, но определённо красивыми. Яркими.

– Теперь листок надо повесить на стену, – сказал я.

– Да, – Матвейка подумал и добавил: – Я тебе его подарю, папа, и ты повесишь на стену. Вот так, – он показал, где у этих стихов верх, то есть начало. А затем рассказал, как он их рисовал. – Сначала рисуем так, потом поворачиваем, – он повернул листок на 90 градусов, – и рисуем так, потом опять поворачиваем и рисуем и опять поворачиваем.

Наверное, в этих стихах было четыре четверостишия. Во всяком случае, при мне Матвейка повернул листок четыре раза, поэтому я и подумал, что четверостиший всего четыре. Хотя нет, не четверостиший – просто стиший, я ведь не знал, сколько строчек в каждом стишии, может, даже одна. Я все-таки попытался их прочитать, и особенно мне приглянулось и понравилось третье стишие. Оно было желтым и большим по сравнению с остальными. В нём чувствовалась самая главная мысль, которую хотел сказать Матвейка. В этом стишии, наверное, жил тот самый волшебный жёлтый верблюд с четырьмя горбами или кто-то прятался под жёлтыми зонтиками. А скорее всего, там Матвейка объяснял, почему зонтики и четырёхгорбый верблюд оказались в одном стихотворении.

Конечно, я – не понимающий давно ушедшего детства, лысый и бородатый дядька – до конца так и не смог проникнуть вглубь стиха. Мешали разные взрослые мысли. К примеру, я сомневался, действительно ли в этом стихотворении у верблюда четыре горба, я ведь помнил, что любимый Матвейкин ответ на вопрос «Сколько?» – это «Четыре». Но волшебство нарисованных стихов очаровывало и без проникновения в содержание. Стихи теперь висят на стене. Матвей мне их подарил. А может, и посвятил. Папе или маме. А я просто не увидел в зонтике и верблюде намека на папу или маму.

Кстати, надо их подписать. «Художник»… Нет… «Поэт»… Опять нет… Лучше «Поэтический художник Матвей Ленский, 3 года. «Стихи про зонтики и четырёхгорбого верблюда». Чтобы взрослым было понятнее.

– Папа, а у меня сегодня воскресенье! Я буду смотреть мультики.

– Точно? А у всех сегодня пятница.

– Нет, у меня воскресенье.

– А завтра у тебя что?

– Тоже воскресенье.

– А не суббота?

– Нет, воскресенье.

– А послезавтра тоже воскресенье?

– Да, тоже воскресенье.

– Счастливый ты человек, Матвейка. У тебя целых три воскресенья в неделю.

– Да… – многозначительно ответил Матвейка, чуть подумав.

Пять утра. Я набираю на компьютере очередной низкокачественный шедевр из двух абзацев. Пружинистые кнопки клавиатуры шумно вдавливаются, касаются микросхемы и сразу же выпрыгивают обратно. Шум от нее способен разбудить кого угодно в утренней тишине и уступает разве что струйке воды, скользящей по раковине из неисправного крана.

Юля спит рядом на диване. Кажется, крепко, несмотря на шум. Но неожиданно она приподнимается и садится, обволакивая спину одеялом.

Произносит:

– Бабочки…

– Что? – недоумеваю я.

– Твои бабочки…

– Мои бабочки?

– Твои бабочки. Синенькие. Крылышками шелестят.

Я не вмешиваюсь. Молчу. Жду продолжения.

– Синенькие бабочки шелестят крылышками. Оборвать бы бабочкам эти крылышки…

Приговор произнесен. Юля ложится, отворачивается и затихает. Шум кнопок действительно начинает походить в тишине на целый рой бабочек. Продолжая «шелестеть крылышками», я стараюсь все-таки «летать» потише.

Но через пару минут Юля опять просыпается:

– Сережа, ты еще не спишь?

– Нет.

– Сколько времени?

– Пять утра.

– О Боже, ты что завтра будешь делать?

– Ничего, нормально. Высплюсь. Как бабочки?

– Какие бабочки?

– Ну которые шелестят крылышками? Синенькие?

– Ну придумал тоже бабочек каких-то, зима на дворе, иди спать…

И монолог про бабочек остается только в моей памяти, а та Юля, которая единственная видела этих прекрасных, но уж очень назойливых созданий, вряд ли вернется и расскажет поподробней. А картина наверняка была волшебная и красивая, если не хотеть спать.

5 утра. Синий экран затухает. Бабочки улетели. Я засыпаю.

О, эти дивные отношения между мужчиной и женщиной, между мужем и женой! На фоне растений семейства пасленовых они выглядят не то чтобы особенно, но тоже ярко.

Юля попросила почистить картошки. Попросила вчера, так как хотела вареной картошки с селедкой. Но есть она вчера, в конце концов, перехотела и легла спать. А сегодня я таки пошел. Полез. В подполье. Уронил туда фонарик, затем со психу ведро, пакет и кота Хорька. Под руку попался, но не пострадал, – на всякий случай уведомляю представителей общества защиты котов. Причем Хорек не только не пострадал, но даже весело начал играть пакетом в подполье. Он всегда так: ему волшебного пенделя отвесишь, чтобы дорогу освободил, а он отпрыгнет и начнет что-то играючи катать лапой.