Дом - Апокрилог. Закрывая глаза

Да, действительно, вы правы, — нехорошо устраивать мёртвым проверок, да плохим словом поминать…

Это испытание , которое и определит, достойны ли они такой чести быть свободными от моих глаз; пусть лишь подадут признаки самостоятельного шевеления, и я им помогу – в карман за словом не полезу! – приоткрою гробницу. Ну а дотоле, они — движимые червями останки — сливаются в тремор гниения и разложения жизненно важных органов. Какие-то черви предпочитают кровью облитое сердце, какие-то плевральные лёгкие, другие камнесодержащие почки и т. д. Одни кости лежат нетронуты. Прежде будут съедены глаза и сердце. Червяки-сердечники, как и все остальные, собираются в обособленные группы, и так как источник еды недолговечен, – а от поедания плоти земли вот уже ничего не осталось, – они принимаются со скабрёзной экзальтацией поедать своих товарищей.

Разражается смехотворная баталия между вражескими войсками разных групп. Увольте, что же заставляет их враждовать? Кусок мертвечины ? Знали бы они, что войны нисколько не увеличат их шансы на жизнь – что ешь, то и получаешь. Почему бы им не употреблять более питательную снедь, которая до сих пор оставлена без внимания? Таким образом, я ещё раз утверждаюсь в мысли, что мои подопечные невысокого интеллектуального развития…

Тем временем эти несчастные гомункулы скрутились колёсами в своих машинах, уставившись в вычищенные лобовушки стёкол горящими стеклянными глазёнками, – даже трудно предположить, что они о чем-то могут думать в этот момент. Машина катит сама, – похоже, она поживее их; а может быть, под ней кроются сороконожистые лапки? Свысока мне кажется, что это передвигаются подкожные микрочипы; а эти микровирусы, сидящие в них, – как это ни парадоксально с их-то уровнем развития, – в качестве главных «заводил».

Вы, наверное, думаете, что они невинно ползают под кожей своей планеты? Ещё бы! – у меня от них такая зудящая чесотка, что только когда их накрывает ночь, я могу прийти в себя. Эти гады будто бы вживляются в меня! Иногда так хочется выловить их оттуда — к себе, как моллюсков из ракушки, чтобы их прихлопнуло давлением, как прыщ. Но нет, я должен соответствовать своим свойствам и подавать пример!.. Так что лучше буду действовать незаметно, без привлечения внимания, иначе эти нюни пустят сопли и растекутся, – вот скажите, зачем мне нужны сопли в коктейлях? Им будет достаточно и лёгкой встряски. А может просто вырубить сеть и посмотреть, как тогда запоют? Так и поступим.

Бу-у-уф! – и вся планета осталась обесточенной; шнур к кабелю обогрева пустых и непотребных глаз перерезан; в глазницах вновь, как когда-то, засуетились фары дальнего света. Замерли бамперные машинки в парке аттракционов, прислушиваясь к общему гудению, пока тихие шажки наблюдателя-сторожа медленно ковыляют в их сторону. Его последний обход завершён, и тут он — а ну в пляс! – облитый светом торшерных фонарей. Пока никто не видит, он забирается в одну из машинок, и, воплотившись в ребёнка, с детским озорством жмёт на гудок.

Гомункулы замирают на своих позициях с содроганием пульса, – их наручники времени впервые дали сбой ! Почему, – спрашивал я себя тем временем, – я этого раньше не сделал? То время, бывшее для них мотором слаженности и организованности — всей их сути – заглохло. Поредел запах кофе и табачный смог, – а зачем это теперь нужно? Настало другое время: время избавления от панцирей машин; время объединения и поднятия на ноги. Пока что они в прострации, – «где мы?», «кто мы?». Как раз самое время начать все за́бело.

Тем временем я наблюдаю за ними вблизи; даже пришлось немного отпрянуть от облака, чтобы не внести смуту своим присутствием. Мой коктейль, наконец, обзавёлся пузырьками газа, взбодрившись ферментацией. Кажется, в моём мини-баре наступил Хеллоуин, хотя это всего лишь одна черепушка загорелась жёлтыми озлобленно-испуганными глазницами. Вот они все выстланы черепками на барной стойке, покуда их продолжение уходит корнями глубоко в настил материи. Их черепки остаются чувствительными. Остальная же часть, точно под действием анестезии, не ощущается; при этом они даже не догадываются, что их руки до сих пор скреплены пожатием между собой, начиная с самого зарождения их планет; с их рождения. Когда у одного меняются электрические импульсы колебания в костях, остальным тоже передаются импульсы по рукам.

Кажется, начинает пахнуть горелым, – да ведь это пожар! У одного из этой шайки загорелись дыбом вставшее волосы, а из челюсти, все причитающей немые «а, а, а» и «о-и, о-и» дымится адская вонь!.. Остальные, словно в подпитии от бесполезного источения электричества помешавшегося, танцуют в эпилептическом припадке, баламутя тишину эхом реверберационных зычных тресков. Я не знаю к кому бросаться, но по внезапному наитию хочу только одного – пресечь этому горящему чёрту голову, – пусть себе катится! А то, не случись, бешенство распространиться по цепочке. Ну а если, – думаю, – пожар всё-таки распространится, тогда тематическая вечеринка «К Аиду», издалека привлечёт внимание посетителей, что тоже дело хорошее; и пускай идут. Затем я тотчас опомнился: а что будет потом , если все сгорит к Аиду? Нда-а, рано, рано ещё им туда!.. Когда кости будут изъедены червями, остатки и сами туда свалятся.

Посему я решил предпринять щадящие меры: полил на беспокойную голову из чайника, в то время как водяной поток фильтровался сквозь его стиснутые крепкие зубы; сбрил под корень клок спутанно-вздыбленных волос, дабы предотвратить повторение возгорания, – иногда такое случается от усиленных затяжек никотиновым мозгом. Просто они переволновались, — и именно поэтому я в непрестанном поиске щадящего к ним подхода.

Таким образом, на этой планете впервые прошёл дождь, правда, с такой нахрапистой силой, что в долю мгновения, как только эта обильная струя хлынула из пожарного шланга чайника – враз обмыла рёбра мегаполисов. Смог и запах кофе навсегда был прижжён в недрах атавистического мозга. Сухие тучи, доныне вечно закрывавшие небосклон их планеты, теперь, по вразумительным причинам, пропустили сменяющееся чередование цветных переливов на почерневшем полотне неба, – как видите, я успешно дебютировал умелым цирюльником!

Может, я потому такой умелый, что в моих руках не шелестят банкноты? – я успешный банкрот , всеми забытый, – а желтопрессованные слухи обо мне — залог такого успеха. Конечно, весь антураж моего заведения – хлам и старье. Кто бы захотел пить из антикварных черепов всю ту абракадабру, в них замешанную? Их содержимое мне следовало бы слить на помойку ещё несколько миллиардов лет назад. Доныне, я был уверен, что они наполнены астроградным суслом , – как меня уверил мой поставщик отбросов промышленности; но как только они пропали прежде , чем забродили , место уверенности заняло смутное сомнение. Во всяком случае, меня в этом убедил мой постоянный посетитель — добропорядочный зоил.