Валерий Тиничев - С жанру по нитке. Сборник

Вот тут и пришло предписание епископа Белозерского срочно перебираться в Ковжу и возглавить приход. В такое смутное время паству нельзя оставлять, а кого-то другого отправлять опасно, народ горячится, чужака может и не принять, а своего, ковжского, да ещё и с семьёй, примут.

Пока обустраивались на новом месте, с прихожанами отношения налаживали, хоть и свой, а в памяти прелюбодей всё ещё, игумения Воскресенского Горицкого монастыря матушка Зосима прислала бесценный подарок, который и успокоил паству окончательно. Большой мешок соли. Продукт этот среди ковжских рыбаков очень ценился. Как летняя путина пойдёт, рыбу выловленную надо в Белозерск на рынок отвозить, а на парусах путь не близкий, это если шторма нет, а то и на телегах по бечевнику. Улов, чтобы свежим привезти, солить надо, а где столько соли взять? А тут богатство целое, целых восемь пудов. Мужики долго не рядились, через пару дней застучали топоры на взгорке, как раз напротив церкви. Так иерей Пётр вернулся на родину и обрёл собственный новый дом.

* * *

Я сижу на остатках церковной стены посреди озера на маленьком кусочке земли и слушаю отца.

– Вот там стояли дома, – он проводит рукой над гладью озера, – сейчас тут «резцы» ставят, три метра воды.

– А тут, – батя вздрогнул, услышав громкую музыку, мимо проходил теплоход «Александр Пушкин», – как раз под кораблём, дом Саши Бузина и стоял, к нему ещё Орлов приезжал, стихи писал.

– А наш где был? – спрашиваю я.

– Так вот, прямо перед церквой и стоял. Только это его дом был, попа. А мы ниже жили. Бабушка твоя с детьми к его жене в тот дом и переехали после пожара. Они жили одни, без мужика, на фронте все взрослые были, а тут попросился солдатик заночевать, на сеновал и пустили, а он цигарку закурил, дом и спалил. А потом уж его, поповский дом, перевезли за озеро, я тогда в армии служил. Мужиков-то и не было, бабы одни. Так и перевозили, всё по брёвнышку… бабы.

– Да… – я задал мучивший меня вопрос, – а почему он развёлся и ушёл, приход бросил?

– Так время такое было. Мне-то тогда едва четыре года исполнилось. Не понимал я всего. Помню, что клуб там хотели сделать, в церкви. А молодёжь не пошла, помнили его, Петра-то. Тогда в алтаре ледник устроили, рыбу хранить надумали. А, видать, бог есть, гнила она там, да ещё хуже, чем на солнце. Негоже так, да кто в те времена думал-то? А в войну – я уже пастухом был: как дед мой, Никишка тоже по дощечке барабанил и коров созывал – тут, – отец показал на алтарную часть церкви, – два дизельных генератора поставили, чтобы электричество вырабатывать, да ты и сам видишь, вон они до сих пор стоят, ржавеют. А зачем? Свет в избы так и не провели, говорили, война, мол, не до того. В пятьдесят четвёртом всё и затопили. Волгобалт пустили. Так мы в Маэксу и переехали.

– А вот скажи, папа, – спросил я, – и ты и мама коммунистами были, оба в партии, а почему же тогда иконы в нашем доме висели? Нельзя же.

– Конечно, нельзя. Приходили к нам в дом из сельсовета, мама твоя председателем работала. Так я тогда ещё сказал им: «Не тобой вешаны, не тобой и сняты будут». Бабушку Лену все уважали, а мы в первую очередь, эти иконы от отца достались ей, вот из этой самой церкви.

* * *

Из села Кустово до Белозерска всего двадцать километров, по бечевнику. А вот примут ли в доме? Страшно им, это и понятно, попа дома привечать. Приняли Родионовы, спаси их Господь. Комната была маленькая, тесная даже, но ничего другого и не надо, хозяева не богато жили: деревянный дом на три окна, две печки, скотину держали.

А дальше всё пошло, как в тумане: заутреня, обедня, вечерня, всенощная… Прихожан не много, старики да старухи, молодёжь новая власть от церкви отучает, так что даже крестин и отпеваний мало, боится народ, а венчаний и вовсе нет. Вот только зачем дочка Лена привезла внучку? Понятно, зубки у неё болят, так всё равно жалко Оленьку, да и Валюшка, младшенький, учится, ему жить и жить, а ведь упрямый, не стал фамилию менять. Как бы не вышли на них, не заподозрили ли в чём родителей, чай тридцать пятый…

* * *

– Да не много я и помню, – крестная Оля на минуту задумалась, вспоминая, – мне и семи не исполнилось, мама повезла в Белозерск, зубной врач только там и был, а родни никого, кроме дедушки. Комнатка маленькая, кровать да стол. Мы с мамой на кровати спали, а он так и не прилёг, с лампой ночь просидел возле стола и ушёл, когда я ещё не проснулась, больше я его и не видела. Утром от врача бегом на пристань, чтобы успеть к рыбакам ковжским на «двойку».

– А бабушка Анна? Я помню её, она же отцу Петру жена была.

– А как ты можешь помнить? Тебе тогда только три годика было. Она с тобой нянчилась с пяти месяцев, тогда же отпуска не давали по беременности и родам, вот Зоя и вышла на работу. А бабушка тебя носила голенького под мышкой, попой вперёд. В тот день она передала тебя бабушке Лене, а сама во двор спускаться стала, упала с крутой лестницы, ногу сломала, больше и не вставала. А как жила она? Да так, как могла. Когда отец Пётр ушёл, дети-то уже взрослые были, семьи у всех, кроме Валентина, тот в Белозерске учился, на педагогическом. О нём-то и переживали больше всего, как бы не отчислили, раз отца репрессировали. А дядя Валя упорным оказался, фамилию менять отказался, доучился он, под Выборгом пропал без вести в войну. Строгая она была, попадья. Помню, как закричит на внучку, маму твою: «Зойка, куда глядишь, безалаберная! Матка из озера скоро вернётся, а изба не метена!» А крапивой всех нас, внуков, хлестала, спуску не давала. Вот, помню ещё. Мне четырнадцать как раз исполнилось, в сорок третьем, до пожара ещё. Бабушка Анна, я да Лёня, он-то совсем маленький был, поехали в озеро, тресту жать, тогда ведь для своих коров нельзя косить было, земли все вокруг колхозные, вот и нашли мы тресту в озере. Обратно едем, а тут вдруг торох налетел, это ветер сильный с волной. Анна-то и говорит Лёне: «куда глядел-то, тороха не видел, полоротый?» Вот только помню, что я с ней прыгнула в озеро, мне по шею было, лодку держали, а то точно бы в озеро унесло, а там шестьдесят километров до другого берега. Лодку вытащили, а бабушка тогда сказала: «Не иначе, Пётр Васильевич заступился».

* * *

Полтора года пролетели, как один день. Двадцать второго августа пришли прямо в храм Успения Богородицы, даже службу не дали дослужить… «Вы арестованы за антисоветскую пропаганду и участие в группировке Федотовского с целью подрыва основ советской власти». А дальше: допросы, обвинения, как участника опасной группировки вывезли в Ленинград, где арестованных заключили во Внутреннюю тюрьму УНКВД по Ленинградской области, Шпалерная, 25, откуда увезли в Левашовскую пустошь и там расстреляли 9 октября 1937 года…