Павел Нефедов - Я облажался

Эта поэма двух сумасшедших, исходящая из меня одного, продолжалась еще очень долго. Я то пищал, то скрипел, хрипел и вопил. И все для того, чтобы разделять голоса разных личностей. Да, именно, личностей. Там по сценарию, подвалило еще много таких же дураков, которые пытались уговорить искупаться. А я, что самый капризный, всячески отказывался, указывая на странные недостатки этой толпы. И все, из-за того, что мне лень было ползти в море. Хотя оно было в двух шагах. Но я так набегался, что камень, который впился мне в середину задницы, вовсе мне не мешал. А еще больше, мне страшно не хотелось купаться в соленой воде.

И вот я драный, рваный, помятый, и бог знает, какой еще, лежал на берегу моря, и спорил сам с собой, на тему моей чистоплотности.

Взяв себя в руки, я все-таки пополз в сторону воды. Волоча при этом носками ботинок по песку, строго перпендикулярно, как плуг.

Я не учел только одного. Что моя голова первая залезет в воду, при таком передвижении.

– Ну что за болван, – возмутился я, когда вытащил голову из воды, изрядно нахлебавшись.

Не было точной памяти, которая бы мне поведала. Откуда во мне сидел этот клоунский дар. Но явно было одно, я жив, здоров, и мой нестандартный склад ума помогает мне двигаться дальше, а не стонать у моря, о том, как же мне не повезло.

Я искупался, в свойственной мне манере. Вышел на берег, и прилег.

– Тьфу ты, блин! – Сказал я просто так, не разгоняя тему, что я помылся и снова лег на грязный песок.

Я лежал и вспоминал, кто же я все-таки такой. Представляя себе, что разговариваю с аудиторией, схожей с читательской. Некий психологический ход для восстановления моей истории. Ведь вместе легче!

Моя память выкинула меня в самое начало, когда мои прыщи были больше писюна.

Тогда я еще не знал, что совершенно не отличаюсь ни от одного человека на земле. Просто я делал глупостей больше, чем остальные. И не скрывал себя истинного в маленькой коробочке, под названием квартира.

– Привет соня! – Сказала мама, открывая занавески. Будто эта прозрачная тюль убивала солнце.

Я не отвечал, но глаза были открыты. Я давно не спал, просто я не знал, что делать со своим стояком, который разрезал одеяло на две половины. Я уже был готов усмирить этот вулкан похоти, но тут в комнату вошла она. Та, что всегда появляется в самый ненужный момент. Нет, я не спорю, когда она меня зачала, она вовремя появилась, в самом нужном месте. Но во все остальное время, всей моей юности, она будто выпрыгивала из-за угла.

– Привет, мам. – Буркнул я, лишь бы она удалилась.

Хорошо хоть многочисленные складки на одеяле, дополняли главный горный вулкан этой местности. Я был спокоен.

– Вставай соня! – Она даже не пыталась уйти.

– Дай мне секунду, мам.

Нет, конечно! Зачем уходить? Ей нужно было стоять так же, как моему продолговатому шарику с гелием. Они, как сговорились. Ну, ей богу!

– О, нет! – Подумал я. – Она идет ко мне.

Я заерзал, создавая сейсмическую подвижность горной местности.

– Хорошо, что она остановилась. – Подумал я с облегчением.

Мама действительно встала, как вкопанная. Она что-то вспомнила. И решила вернуться туда, откуда пришла. Скорее всего, на кухню.

Я доерзал до той степени, что практически разгладил свой горный массив из одеяла. Оставив лишь две горы на выбор. Ну ладно, горки.

– И как ей это удается? – Подумал я. – Она же сама была подростком. Но сейчас она жестко тупит, лишая меня личного пространства.

Волнение ушло, она стала уходить. Но в последний момент, она поменяла направление ступни, и мимолетом прошла мимо меня. Она решила ущипнуть меня. Но не по щеке, как все нормальные мамы, а именно за складку одеяла.

– Бывает везение! – Думал я, когда она ушла, ущипнув пустой кратер, из одного только одеяла. – Ну она, конечно, стрелок. Носится в своем взрослом мире, позабыв, какой сама была. И стреляет по моей мишени подростковых проколов. Жестко!

Как только она ушла, этот засранец, тут же сдулся. По-видимому, гелий испортился. Стух.

– Как всегда, все в этой жизни бьет наповал. – Ворчал я.

Я заправил постель, скомкав ее в одну кучу. Скорее всего потому, что любил получать люлей от мамы, за мою небрежность. Тайно скрывая это, и не признаваясь всему остальному миру: «Я мазохист!»

Сегодня был выходной! И я точно это знал. Лучше даже, чем свое имя. Взрослый мир, в который я начинал вступать, приучал меня к сексу с ним. Причем, я всегда, почему-то, занимал лишь пассивную сторону. Этот господин любил изнурять своих псевдо-друзей, чтобы им потом, даже один день отдыха, казался раем.

Я не отставал от других. Исправно пахал в школе, лишь иногда засыпая на уроках. А точнее, все утреннее время.

– Сегодня-то я оторвусь! – Думал я, когда помимо зубов, подмывал еще и между ног, что случалось не так часто.

Подростки хорошо устроились, скажу я вам. Объясняя свою половозрелую вонь – переходным периодом. Это сейчас я знаю, что воняет лишь тот, кто не моется каждый божий день. Хотя бы, просто водой. Ну хотя бы, влажной салфеткой. Ох уж эти салфеточки.

Стоп! Я отвлекся.

Я вошел в кухню, плюхнулся на стул. Выловил из тарелки самое вкусное, а именно ароматный жирок, от хорошо прожаренной яичницы с колбасой. Макая в него свежим хлебом. Благо, совдепия дарила чудное время горячей и мягкой заводской черняги. Покидал в топку скукоженную колбаску, похожую на шляпу гриба. Выпил свой чай. И поблагодарил маму, при этом заботливо поцеловав.

Она явно таращила на меня глаза.

Я, как и любой подросток, не любил это обрядческое поглощение пищи, что прививали нам с детства.

– Но только не сегодня. – Подумал я. – В этот день все должно быть гладко. Послушный я – беззаботный вечер с друзьями.

Я даже в комнате прибрался. Распихав все, в самые темные углы моей комнаты, натыкаясь на старые заначки, и измазывая чем-то руки. Сделал домашку, изначально удалив некоторые записи в дневнике. Показал маме, а вернее похвастался своей гениальностью.

И начал готовиться к вечеру.

Мы не жили богато. Поэтому, мой гардероб состоял из перешитых, мной же, вещей. В основном отцовских. Он исчез когда-то, а соответственно пропала его привязка к этому барахлу. А я из него, сделал рукотворные шедевры. Не знаю, как это смотрелось со стороны, но делать было нечего. Тем более, мне нравилось.

Я всегда часами крутился перед зеркалом. Эта привычка у меня осталась с раннего детства. Когда я надевал бабушкины огромные, солнцезащитные очки, размера «Тортилла». На голову цеплял хлебницу. Брал в руки веник. И исполнял любимые песни, нескучных певцов.

В моем гардеробе даже хранился красный шерстяной пиджак, все той же бабушки. Который я ушил. Перешил пуговицы на другую сторону. И хранил на лучший праздник подростков. Выпускной!