Татьяна Короткова - Новые приключения Конька-Горбунка. Сказка для всех возрастов

Так и жили – не тужили.

И прошло еще несколько лет.

Мельник овдовел давно. И вот, поразмыслив глубоко, велел Мельник сыну в Новгород идти, искать себе занятие.

– Шел бы ты, сынок, торговому делу учиться! В городе как раз ярмарка. Как-нибудь себя прокормишь. С мельницей тебе все равно не управиться.

Садко шумно всхлипнул и только-только надумал петь, как Мельник в страхе зажал ему рот рукой и сунул в карман монету.

– Иди с Богом, обо мне не печалься.

Так и отправился Садко в Новгород.

А там в то же самое время старый князь уж на смертном одре лежал.

– Наклонись ко мне, Вася, присядь! – поманил князь.

Василий, шумно всхлипывая, приблизился, сел к отцу на кровать. А стоящие поодаль Фома и Лука уши навострили, вперед подались…

– Теперь ты княжить будешь, – выдохнул старый князь, и у Василия так затряслись плечи, что кровать дубовая ходуном заходила, – Все – твое. И шапка княжья, и дружина.

Фома и Лука переглянулись и разом кинулись причитать.

– Ой, братец ты наш родимый! Ой, да на кого ж ты нас и Новгород-то оставляешь!

Старый князь вздохнул.

– А пока подрастешь, дядья опекунами будут.

Фома и Лука тут же успокоились.

Вася наклонился к отцу – поцеловать в последний разок, а тот зашептал ему в самое ухо:

– Иностранцам воли не давай! И, смотри, в подвалы не суйся! Да диво дивное – пуще глаза береги! Помни: за тобой – Великий Новгород!

Сказал это князь, да и помер.

– Батя, а что за диво-то? – начал было Василий, да тут поднялся поминальный плач, и понял Вася, что стал сиротой в осемнадцать лет.

Сиротой и правителем Новгорода одновременно.

А Новгород в ту пору был самым богатым городом в мире. Из каких только стран сюда не неслись корабли! И оттого, наверное, что золото стекалось сюда рекой, нрав у новгородцев был заносчивый. Оно и понятно: шумно на улицах, из-за приезжих не протолкнуться. Особенно в ярмарку.

– А кому сало, вина заморские, ситцы набивные, яблоки наливные! – кричали торговцы на рынке, стараясь перекрыть один другого.

Ох, и азартная в Новгороде шла торговля. Глаза разбегаются – до чего красиво да богато! А запах! Нигде в мире не было такой вкусной еды! Иностранцы ходят да принюхиваются, ловят своими длинными носами ароматы вяленой рыбы, да жареной дичи, да копченых колбас, да сала, да меда, да сластей всех мастей!

Народ меж прилавков как бурный поток течет! Аппетит нахаживает, торговцев задорит.

Вот в эту толпу и затесался Садко. В Новгород он пришел с нищими и слепыми каликами. А те, только городские ворота перешагнули – сразу зашустрили в сторону ярмарки и мигом в ней растворились. Так что Садко совсем один остался.

– Что стоит горшок? – надменно спросил у горшечника иностранец, по виду, немецких кровей.

Горшечник блеснул золотыми зубами, окинул немца с головы до пят.

– А по пять? Ферштейн?

Немец изобразил удивление, отчего стал похож на индюка.

– А по три? – решил торговаться немец.

Садко устал, ноги уж не держали, хотелось есть, пить, голову приклонить.

– Дяденька, в подмастерье возьмете? – спросил Садко у горшечника.

Но видать голос у Садко был так слаб, что горшечник на него и ухом не повел.

– А поди – поищи! Четыре! – азартно кричал горшечник немцу в толчее шумной ярмарки.

– Три – и то красный цена! – возражал ему немец.

– Дяденька! – взмолился Садко.

Но горшечник видит перед собой только немца.

– Прочные!

– Три с полтиной!

– Всем горшкам горшки!

– Четыре!

Садко тяжко вздохнул и заметил поблизости лапотника с товаром.

Ох и лапти! Красота! Плотненькие, блестящие! Лапотник наливает в лапоть щи, из лаптя на землю – ни капли! Садко сглотнул слюну.

– Моими лаптями щи хлебать, да по земле ходить – как по небу летать!

– Дяденька, в подмастерье возьмете? – кинулся к нему Садко.

– Уйди, нищета, не видишь – ярмарка!

Садко совсем поник, опустил голову, идет, куда толпа несет.

И вдруг слышит Садко струнный перебор. Огляделся – ай, гусли! Сердце забилось часто-часто! Отец ни за что не хотел ему гусли покупать, противился: негоже здоровому лбу музыку тренькать!

Забылся Садко, шагнул к гуслям, взял в руки, любуется да прилаживается.

– Эй, товар деликатный. Или берешь, или не трожь! – прикрикнул торговец и отобрал инструмент.

Садко вытащил монету, которую ему отец-мельник в дорогу дал.

– Вот…

Глянул торговец на монету и фыркнул:

– За такие деньги – только так! – поднес к губам глиняную свистульку, и дунул в нее.

Садко вздохнул.

– Ладно, можешь подержать, – смилостивился торговец.

Садко осторожно взял гусельки, коснулся рукой струн – и будто ветерок загулял по золотой речке. Садко другой раз коснулся струн – и будто вынырнули из речки серебряные рыбы. Затосковало сердце Садко, и стал он петь…

Ах, что тут случилось с ярмаркой! Вся торговля встала. Кто протягивал деньги, кто – товар, все замерли. Песня Садко полетела над рыночной площадью, а оттуда в дома, в окна, да выше крыш! И так одиноко было Садко в центре новгородской толпы, что голос его зазвенел как птица…

И тут у горшечника лопнули все горшки.

– Тьфу! – огорчился горшечник.

Садко замолк. На ярмарку упала тишина. А через миг ту тишину порвал звук брошенной кем-то золотой монеты.

Монета подкатилась к ногам Садко. Певец поднял голову – и ахнул. Перед ним стояла девушка невероятной красоты: руки белые, очи черные. Девушка сверкнула глазами на Садко, и пошла прочь. А толпа перед ней с восторгом расступалась, только шепот стоял: «Любава-то еще краше стала!».

– Любава…

Садко смотрел вслед Любаве, открыв рот. А за красавицей сгибалась под тяжестью полной корзины служанка Чернавка. Чернавка семенила за хозяйкой, да все оглядывалась на Садко.

– Постой, Любава!

Но красавица продолжала шаг.

Садко поднял золотую монету, кинул ее торговцу, гусли заправил за спину и – следом! Но куда там, толпа за Любавой уж морем сомкнулась, поди – догони!

И тогда Садко вскочил на прилавок и напропалую полетел прямо через товары! Затрещала посуда, раскудахтались куры, рассыпалось зерно! В переполохе тощий воришка стащил у толстого немца кисет с деньгами.

– Держи вора! – крикнул хитрый воришка, указывая на Садко.

Немец всплеснул руками, обнаружив пропажу. И вся толпа, что была на ярмарке, понеслась за Садко, решив, что тот и вправду – вор. Эх, люди, люди…

Вот вылетел Садко на улицу, Любава уж далеко – в проулок сворачивает, Чернавка за ней идет, на Садко озирается.

– Любава!

А с другого проулка, значит, на эту улицу как раз свернул Василий на дюжем коне. Рядом француз семенит на тонконогой лошадке.

– Ваш сиятельств должен иметь хороший европейский манер!

Василий слушает да зевает.