Евгений Захаров - Летопись Кенсингтона: Кенсингтонский народный фольклор

Однажды жил да был, жил да был не очень страшный Жилдабыл, а совсем не страшный Коллинз Фил. Вполне такой нормальный Фил. Умный, но хитрый. Хитрый, но добрый. Добрый, но в кредит не отпускал. В кредит не отпускал, ко всем верил. Всем верил, но всех дурил. Всех дурил, но никого не обманывал. Никого не обманывал, но был не простак. Не простак, но… Да хватит уже, честное слово!!!

А важно то, что Фил после встречи с барашком совершенно опустился и перестал есть мясную пищу. Стоило ему взять в зубы смачную котлетку, как он тут же встречался взглядом с укоризненным глазом барана. Фил краснел, бледнел и выбрасывал котлетку в окно, где ее тут же ловил в сачок керосиновых дел мастер Элтон Джон. А Фил катастрофически терял вес. Он уже не был тем упитанным коротышкой. Напротив, он стал таким щуплым, что его даже путали с Брайаном, и если Фредди и вмазал единственный раз за всю свою жизнь Филу по затылку, так только потому, что спутал его со спины с Гарольдычем.

– Глуп, как пуп, – ругался Коллинз на следующий день в «Шинке». – Спутать меня – с этим хлыщом! Эва!

– Твой Мэй, – раздался вдруг чей-то вопль, – сидит тут на месте Фила и буровит с копытным!

И на лысину Коллинза обрушился такой хлопок, что бедный шинкарь чуть не отдал Богу не только свою измотанную душу, но и кое-что иное. Развернувшись, он узрел сзади не кого иного, как Дэвида Боуи собственной персоной.

– Уг, – смущенно кашлянул Боуи. – А где Мэй?

– Откель я-то знаю? – сердито сказал Фил, потирая хлопнутое. – Я шинкарь.

– А чего отощамши? – недоверчиво спросил выглядывающий из-за плеча Боуи Джон.

– Это называется – лечебное голодание! – поднял палец Фил. – Лечусь я. Жру одни лекарства. Поэтому и голодаю.

– А зачем тебе Мэй? – поинтересовались Фил с Боуи у Джона.

– Да говорили, что он в «Шинке», – пожал плечами Джон. – А мне выпить не с кем. А Мэй…

– А Мэй только вчера просох, – сухо сказал Боуи.

– А хрум тамид жочах, – невнятно сказал Джон, поедая БигФилбургер («две лосиных котлеты-гриль, специальный синий сыр, муравьи, салат-латук, все на булочке с кинзою – не стошнил? Все это – БигФил!»).

– Это хорошо, – кивнул Боуи, – а точнее?

– Сам черт ему не брат, – прожевал Джон, и тут заметил жадный взгляд Коллинза. – Ой, извини, больше нет…

– У меня есть, – сжалился Элтон Джон, вынул из сачка и протянул бармену котлету, внешний вид которой показался Коллинзу до боли знакомым.

– Твоя, – поддакнул Элтон. – Вот уж не думал…

– Он вообще редко думает, – встрял Джон. – Только по вторникам, после обеда.

– Что ты способен на такие фигли-мигли, – закончил Элтон.

– На такие хрюки-щуки, – поддержал Боуи.

– На такие зиги-заги, – встрял Джон.

– На такие экивоки, – влез баран.

Все с неодобрением, а кое-кто даже со злобой посмотрели на него.

– Чего надо? – свирепо спросил Коллинз. – Уйди, животное!

– Опять ешь котлеты? – хрипло поинтересовался барашек. – Из моего мясца-то ты ведь котлетки жрешь, каннибал!

– Они лосиные! – фальшивым голосом возопил Коллинз.

– А лоси, можно подумать, не люди?! – пресек баран. – Всех маралов в зоопарке переел, Злобный Убийца с Чаном! Потом за медведя примешься, а там и до Ринго недалеко? Съешь ему ручки – гам! Съешь ему ножки – гам!

– Всегда на страже! – это вошел Ринго. – Штрафы со всех вместе, или с каждого по отдельности?

– Ринсмен, это не по-конституционному, – выступил вперед Боуи.

– Я и суд присяжных, я и адвокат, – прервал гнусные инсинуации Старр. – Штраф!

– Нас же больше, – скучающим голосом сказал Джон, и все, очень неожиданно для Ринго, и в особенности для барана, набросились на них и скрутили. Не сразу, но шум битвы долетел даже до мило храпящей прабабушки Боуи, глухонемой с тринадцати лет. Она пробудилась, расправила помятые со сна уши и, видно, кое-что все-таки услыхала, потому что открыла рот и сказала первую за сто лет фразу:

– «Шинок» – приют для всех убогих, подруг он дней моих сурових, – после чего хлопнулась на подушку и вновь погрузилась в сладкий сон.

Ринго и баран были закачены под стойку, и баран был неприятно поражен и даже напуган, когда увидел, что Фил тут же впился зубами в огромный сочный мыш-кебаб (еще одно шиночье фирменное блюдо).

А Ринго даже сквозь старый нашейный платок, запиханный ему в говорилку, продолжал бубнить размеры и показатели штрафов. Только спустя три дня, когда Ринго торжественно, при большом скоплении народа, пообещал не требовать штрафов с проштрафившихся, а баран поклялся больше не устремлять на Фила коробящих честь и достоинство последнего взглядов, их отпустили и вдоволь накачали детским шампанским. И теперь, если баран еще и пытался укоризненно взглянуть на Коллинза во время поедания последним сосиски или бифштекса, сам Коллинз устремлял на барана свой новый фирменный взгляд «Барашек в бумажке», так что баран немедленно линял и становился фиолетовым. В крапинку. И – что особенно важно – его не надо было для этого даже стукать! Во как!

Однажды доктор Фу Манчу

Купался ночью в Темзе,

И пятку желтую свою

Он тер усердно пемзой.

Как вдруг узрел

По берегу гуляющего Мэя,

И док решил перепугать

Носатого репея.

Китайский доктор вдруг потер

Брусочком пемзы палец —

И Мэй от звука страшного

Полиловел, как заис.*

Он побежал в свой Кенсингтон

И стал там всех стращать,

Пока его не начали

Кровянкой угощать.

Наш Брай вцепился в колбасу

И обо всем забыл,

Как только в славный бутерброд

Клыки свои вонзил.**

А Фу Манчу доскреб пяту

И в свой Китай уплыл,

Ругая непугающихся кенсов

Что есть сил…

* (Заис – кенсингтонский подвид зайцуса стингозоопаркуса вульгариса. Отличается лиловым окрасом (это в честь него сложена известная баллада «Про заика», начинающаяся строками «О, Заис! Ты такой сиреневый, Как лед, И уши черные, Как черное стекло…"), тягой к спиртному и, как следствие, пониженной плодовитостью. – прим. авт.)

** (Его тоже можно назвать «рьяным вегетарьянцем». А можно и не называть. – прим. авт.)

Однажды Фредди оставили сидеть с Джоновыми детьми. Не задаром, конечно. За еду, питье, ночлег и пару новых хитов. А сами Диконы пошли в кино. И вот когда Фредди съел и выпил все, что ему оставили, и отрепетировал новые песни, он переловил детей, которые разбежались от его пения и попрятались кто куда, уложил их в кровати и стал рассказывать им сказку. Но так как единственную сказку он слышал в далеком детстве, рассказывал он ее по-своему: