Валентина Спирина - Небо в розовых тонах. Девять Жизней

А она продолжает как ни в чем не бывало:

– А я иду по парку, любуюсь красотой. Ведь правда же красиво? – она чуть касается моего рукава. Я поднимаю такие тяжелые веки и молча смотрю на нее. Раскраснелась, улыбается… такая… миленькая. Точно, это слово лучше всего ее описывает. Она, не смущаясь, тараторит все так же:

– Такой туман густой, почти ничего не видно! Только березы в нем свои ветки полощут, как белье в реке…

Я слушаю ее голос, такой мелодичный и приятный. Хм. Березы полощут ветки в тумане… Поэтично.

– А тополя стоят такими великанами. Как будто братья старшие сестренок оберегают. Правда же похоже? – она вопросительно на меня смотрит, а я молчу. Но ее это как будто не смущает, она встает, тянет меня за руку:

– Пойдем гулять? Чего ты тут сидишь, нахохлился, как ворон.

И когда я поднялся, говорит:

– Я Рада.

Кивнул:

– И я рад. Только не знаю чему.

Она звонко рассмеялась, закинув голову, отчего ее волнистые русые волосы рассыпались по плечам настоящим водопадом:

– Да нет же, меня так зовут – Рада, – и улыбнулась, глядя мне прямо в глаза.

– Тогда я рад знакомству…

Она потянула меня снова… шаг… еще шаг… Мне было все равно, сидеть или идти.

Рада продолжила прерванный разговор:

– А потом смотрю – ты сидишь, грустный-грустный. А я не могу, когда люди грустят. Грустить плохо.

– А как ты узнала, что я именно грустный? не усталый, не злой, не пьяный наконец?

Рада улыбнулась широко, весело:

– Ну ты чего? По человеку сразу видно, когда он грустный. Вот бывают люди, которым немного взгрустнулось. Ну там, лето кончилось или еще что-то такое… легкое. И грустинка у человека легкая, светлая, как облачко. Налетела на миг, солнышко закрыв, и улетела. Такого человека легко развеселить можно. Сказал что-нибудь приятное, и уже улыбка, – она снова улыбнулась.

Мы шагали по неровным дорожкам, перешагивая трещины в асфальте и пробивающиеся тут и там сквозь дорожку травинки.

– А бывает такое, что у человека грусть тяжелая. Поругался с кем-то, обидел кто-то или несправедливость какая приключилась. И ходит такой человек насупленный, глаза темные, холодные. Такого человека развеселить сложно. Он грустит еще и от того, что грустит.

Я поднял на Раду глаза, спросил заинтересованно:

– А у меня какая грусть?

Рада посмотрела на меня внимательно, и сказала не то, чего я ожидал:

– Но хуже всего, когда у человека грусть привычная. Она страшнее всего. Такой человек ходит так, будто у него на плечах груз неподъемный лежит. Смотрит под ноги, никого вокруг не видит. И не хочет видеть. И с грустью своей сроднился как с любимой старой курткой. Идет куда-то – обязательно наденет. Попробуешь отобрать – будет сражаться за нее. Он ее холит и лелеет, любит и оберегает. Жалеет себя и постепенно учится не любить других. Таких людей нужно срочно спасать!

Рада не заметила, как повысила голос, на нас стали оглядываться редкие прохожие. И то сказать, странная парочка. Хмурый мужик в теплой ветровке, с трехдневной щетиной и красными от недосыпа глазами, и свежая как весна молодая девчушка в легком цветастом платье и сандалиях. Я остановился, стянул ветровку, накинул ей на плечи:

– Замерзла поди, Рада?

Она зажмурилась благодарно, потерлась щекой о плечо, посмотрела вдоль аллеи:

– Смотри как красиво!

Посмотреть и правда было на что. Туман, наконец, разошелся, выглянуло солнце, и стоящие вдоль дорожек дубы будто вспыхнули в его свете желтым, оранжевым и красным!

Листья ковром накрыли траву, распространяя вокруг дурманящий запах. Рада шагнула на этот роскошный лиственный ковер, сняла сандалии и пошла, разгребая листву босыми ногами. Я шагнул следом, не знаю зачем.

Рада повернулась ко мне, зачерпнула охапку листьев и подбросила вверх, рассмеялась счастливо. Протянула обе руки ко мне:

– Идем! Идем, я тебе кое-что покажу!

Я шагнул послушно. Она ухватила меня за ладонь своими тонкими длинными пальцами, потянула уверенно куда-то вглубь парка. Я остановился:

– Погоди, сандалии…

Но Рада махнула рукой:

– Некогда! Пойдем скорее!

Хм. Ну пойдем. Хотя что за спешка?

Она подвела меня к огромному раскидистому дубу. Под его кроной можно было бы поставить пару десятков столиков, такой он был большой. Рада поманила меня пальцем. Подошел. Она взяла мои ладони, приложила их к узловатой коре:

– Слушай.

Я послушно стоял, думая про себя, что эта странная девчонка удивляет меня все больше. А она спросила вдруг, глядя на меня взволнованно:

– Слышишь?

Я отрицательно помотал головой. Рада огорченно вздохнула:

– Так я и думала… Погоди, иди за мной, – она решительно пошла вокруг дерева, пригибаясь перед особенно низкими ветвями. На другой стороне дуба я увидел большое дупло. Все повторилось.

– Слышишь?

– Да, вроде мыши пищат…

Рада рассмеялась. Она вообще любила смеяться, и у нее это получалось очень заразительно. я невольно улыбнулся:

– Что?

– А ты в дупло загляни. Только не шуми, напугаешь.

Достав телефон, я посветил в дупло и увидел там… наверное, это была мышь. Я не очень разбираюсь во всей этой фауне. Она сидела на задних лапах и испуганно смотрела на меня бусинками глаз, смешно шевеля носом. Я повернулся к Раде:

– А что я должен был услышать?

Она задумчиво погладила кору могучего дерева:

– Этому дубу уже триста лет. Он старше этого города, он патриарх. Он видел все радости и печали этого города. И не засох, живет и радует всех вокруг. Люди утеряли связь с природой, с собой. И от этого такие грустные. Вот и ты не слышишь. Вот скажи мне – от чего ты сегодня такой грустный?

Я задумался.

– Дела не идут, с друзьями вчера поругался, не спал вот…

Она улыбнулась грустно:

– И из-за этого ты грустный? Честно-честно?

Я ответил:

– Пойдем, а то твои сандалии найдут себе другого хозяина.

Рада кивнула:

– Пойдем…

Солнышко меж тем уже светило вовсю, расцвечивая парк яркими осенними красками. На дорожке, возле того места, где Рада оставила сандалии, стояла маленькая девчушка лет пяти. Глазастая, курчавая, она посмотрела на нас долгим внимательным взглядом, и строго спросила:

– Тетя, это ваши сандалики?

Рада присела перед ней на корточки, спросила с улыбкой:

– Как тебя зовут, кукла? И где твоя мама?

Девочка насупилась:

– Я не кукла, я Мафа. И вообще, вопросом на вопрос отвечать не вежливо.

Я усмехнулся, а Рада рассмеялась заливисто, сказала:

– Да, Маша, это мои сандалики.

Голос маленькой Маши стал еще строже:

– А зачем же вы их тогда бросили? Ведь нельзя свои вещи разбрасывать.

Рада ответила серьезно:

– Ты права, нельзя конечно. Я больше не буду…

Из-за спины раздался женский голос: