Антон Успенский - Люди от искусства. Непридуманные истории

– Ты помнишь, как я тебя любил?

– Не меня одну! – уточнила Валя.

– Неважно, вспомни, как я тебя любил! И сейчас, стоя последней ногой в могиле, могу сказать…

Сказать ему не дали. Валя оказалась единственной дамой в компании и ее берегли. Она давно обещала зайти и интуитивно угадала. Появившись с двумя бутылками вина, пакетом сока и кофе за опустошенным мужским столом, она стала неминуемо популярна.

2.

– Валя, хочешь, я тебя познакомлю с гениальным художником? У него такая графика! – предложил радушный Газаватин.

– Хочу!

– Знакомься! – и газаватинская рука указала на Валиного соседа слева, художника Кроткого. Гений слева задумался.

– А что он нарисовал? – оживилась Валя.

– Сейчас увидишь! – Газаватин закопался в серой лохматой папке.

– Вот! – и прикнопил цветной лист к стене.

– Это чье? – опередил Валю талантливый график.

– Твое, – отмахнулся Газаватин, ожидая замедленной женской реакции.

– Гениально! – кивнула головой Валя и, слегка подумав, вдруг решительно добавила:

– Я – проститутка!

– Я – проститутка? – заинтересовался график.

– Нет, я – проститутка, я в газете работаю, – пояснила Валя.

– Тогда я тоже – проститутка, отозвался гениальный график, – я матрешек рисую.

Диалог завязывался, Газаватин довольно раскачивался на стуле.

3.

Котя среди художников обладал неоспоримым преимуществом. Он, единственный на втором этаже бывшего барака, кто поставил у себя в мастерской унитаз. Унитаз красовался на возвышении в коридоре и был декорирован занавесью из расписного шелка. Посетившие наш этаж дамы через несколько часов неизбежно находили Котину достопримечательность.

– Северное сияние… – начал издалека эстет Котя.

– Рекомендую… – бросал он в пространство рядом с Валей.

– Натуральный шелк, авторская роспись, – не скупился владелец унитаза.

Такой рекламы не выдержал сидящий рядом ювелир Бобов:

– Можно я пойду?

– Дамы – вперед! – пояснил Котя.

– А мне не хочется, – увиливала Валя.

– Так можно мне? – нервничал Бобов.

– Дамы – вперед! – настаивал Котя, отпихивая наивного ювелира.

– Валя, ты – женщина эпохи модерн! – объявил Котя после возвращения простодушного Бобова.

– У меня есть картина, которую ты должна увидеть! – и они удалились.

Следом, в направлении «северного сияния» двинулся завистливый Бобов. Вернувшись, он с уважением сказал:

– Сидят рядом, у стены – холст. Молчат, смотрят как кино, уже минут десять.

– Здравствуй, дорогой! – услышав это, я поворачивался и знал – Женя Каширин.

Его взгляд – внимательно и слегка сквозь, улыбка – одними яркими губами, лицо – по-особенному бледное в сравнении с черными густейшими кудрями. Громадная фотосумка и пара фотоаппаратов на ремнях создавали чувство, что он прихрамывает только из-за их веса, идя узнаваемой походкой – неровной и будто уступчивой. «Женя» – так его называли все, кроме учеников в фотостудии, там он был «Евгений Николаевич». Общался он со всеми ровно, бодро, уже в процессе приветствия (порой продолжительного словно кавказский тост) самовозбуждаясь от знакомства с таким удивительным человеком, как ты.

– Здравствуй, дорогой! Как я рад тебя видеть! Как ты выглядишь прекрасно, такой весь энергичный, целеустремленный, но, правда – и задумчивый немного. Но ты ведь у нас не только прекрасный художник, но и талантливый искусствовед! А взгляд какой у тебя – как у философа! Вот как ты повернулся, очень хорошо (Женя уже подкручивает объектив), прекрасно! Ракурс какой интересный! Давай я тебя так сниму (давно щелкает затвором без остановки), и руку – вот так, да. Отлично, и – взгляд! И лицо одухотворенное! Ну, спасибо тебе большое (убирает аппарат), привет передавай – Анатолию и Галине! И сам – будь здоров, дорогой!

Всё! Женя пошел дальше, можно приходить в себя, возвращаться к реальности и размышлять, что для этого человека не существует понятия «грубая лесть». Что чувствовали от такого фотонапора девушки – можно только догадываться.

Он был из тех людей, которых знает весь небольшой город: «Да! Женя-фотограф! Конечно!». Его знали не только люди, но сам город, его домики, квартиры, заборы, переулки – все то, что Женя ежедневно фотографировал, печатал и показывал. Хотя больше всего его интересовали люди – как типажи, характеры, персонажи, личности. Он обладал бесстыдным обаянием и мягкой настойчивостью. Прикрываясь фотоаппаратом, почти исчезая за ним, превращаясь в облако комплиментов, Женя просачивался в самые недоступные места города и в самые тайные уголки квартир.

Историй, соединенных разными нитями с Женей Кашириным – клубящееся путано-кружевное множество. В позднюю советскую эпоху, когда фотографирование было подцензурным промыслом, Каширин предвосхищал собой сервер хранения и передачи данных, как в формате текста, так и картинки. С ним происходили истории, он фотографировал ежедневные истории, он рассказывал и пересказывал истории, сопровождая их черно-белыми отпечатками или диафильмами. Информация, соприкасаясь с Женей, начинала плодиться, расходиться и расти, причем это происходило неостановимо и непрерывно. Женя сочинял небольшие тексты, вначале как подписи к фотосериям, оформляя их в виде альбома или диафильма, затем, в постсоветское время, печатая тексты побольше в перестроечных журналах или рассказывая их по телевизору.

Я знаю историй про Каширина совсем немного, не вполне точно и сознаюсь в этом. Но других историй не будет: несколько лет назад Женю сожрала та смертельная болезнь, что чудовищно распространилась в последнее время и забирает дорогих мне людей. Итак, несколько эпизодов.

Начало 1980-х. Женя, груженый своей обычной фотоношей, идет где-то в центре города и слышит за своей спиной, совсем близко – хрипы милицейской рации. Как человек опытный, он старается делать вид, что ничего не происходит, не оборачивается и даже шагу не прибавляет. Что доносится из рации – разобрать нельзя, зато хорошо слышен ответ невидимого милиционера, который рапортует: «Вас понял. Иду на Каширина, иду на Каширина!». Женю ошарашивает такая определенность в намерениях советской милиции и он замедляет свою небыструю походку. Идущий сзади между тем приближается вплотную и снова докладывает по рации: «Есть! Иду на Каширина!». Женя не выдерживает, приостанавливается и его сразу обгоняет сосредоточенный милиционер, шагающий дальше по улице. Женя провожает его взглядом до угла, сам доходит до перекрестка и в некотором оцепенении осматривается по сторонам. Людей в форме нигде не видно, город выглядит как обычно, а над собственной головой Женя совсем по-другому, чем раньше, читает табличку с надписью «ул. Каширина 13—19».