Илья Коган - Улица Горького. Фантасмагория

Вот только считать Иркиного отца врагом у меня никак не получалось. Хоть он был черным-пречерным. И кашлял, как ворон. Но как он плакал, когда Иркина мать обнимала его. И как они втроем поднимали его по лестнице, и он еле-еле одолевал каждую ступеньку, и его мешок колотился по перилам. И как он на самом верху повернулся ко мне и прохрипел: – Хороший ты человек, пацан!

Какой же я хороший? Испугался Ковалиху, и все ей выложил. Что теперь будет? Какую пакость она устроит Бурлакам? И кем я буду после этого?

Нет. Что-то в нашем мире не так!

Только я подумал об этом, как ветер зашумел в соснах, и мне за воротник опять посыпался колючий снег. Под солнцем пробежала серая тучка, а потом опять стало светло. И как будто не так холодно.

Смотрю, а кот Кышмыш уже перебрался через улицу Горького и теперь протискивался во двор к моим теткам. Крыса свисала у него из зубов, и хвост ее подметал снег на нетоптаной дорожке.

– Ой! Что сейчас будет! – выдохнул я.

И точно. Кышмыш аккуратно опустил дохлую крысу на крылечко принялся в сторонке вылизывать шерсть, Вид у него был очень довольный. Добытчик как-никак.

Только долго гордиться собой ему не дали. Тетка Рейзл вышла из дома с помойным ведром.

– Гва-алт! Кры-ыс!

Ее крик разбудил галок, мирно дремавших на снежных ветках. Они заметались, как оглашенные, вопя на все Кунцево.

Но куда ж им было до моей тетки.

– Штинкенде кот! – орала она. – Гейт аруйс! Ин дрерд! Чтоб ты гешволн был! Я не знал, что такое «гешволн», но что кот вонючий и чтоб он провалился – это я понял.

– Бренен золст ду а файер!

– Это уже тетка Фрима пожелала Кышмышу гореть в огне.

– А рихн дайне тате! – помянула она его отца. Хорошо, что не мать.

– Вус? Вер? – прошамкала выглянувшая в дверь бабка Злата

Углядев крысу, она ухватила ее за хвост и метнула за забор – во двор соседей Жолниных. А старик Жолнин как раз возился там с охапкой дров. Не говоря худого, он ухватился за тот же хвост и шваркнул крысу дальше – во двор к Фетисенковым. Там Шурка Киселев отваливал сугроб от своего «Москвича».

– Крысы идут, – посмотрел он на небо. – А обещали снег.

Не долго думая, он подхватил дохлячку лопатой и метнул на улицу. И попал…

– Здравствуй, жопа, Новый год! – проворчал дядя Мешварг, отряхивая пальто и закидывая крысу через забор доктора Брука. Там кто-то завизжал – наверное, девочка Софа, докторова дочка.

А дядя Мешварг стал что-то втолковывать Шурке Киселеву, да так горячо, что Шурка даже метать снег перестал. Он слушал, а дядя Мешварг скакал вокруг него и руками подергивал, словно вожжи дергал.

– И куда это он скачет? – задумался вслух дядя Петя Иванов. И даже снег перестал разгребать.

– Не иначе, на бега его агитирует!

Вся улица знала, что сосед Мешварг ездит на бега и как-то там играет. И, видно, кое-что с этого имеет. Потому что его тетя Маня перестала торговать квасом на Можайке. А зимой нарядилась в теплую шубу.

– Цигейка! – поджав губы, сказала мама.

А, главное, налог за деревья он уплатил. За свои. А на уличные он еще не собрал. Дядя Петя вздохнул.

– Собьет он нашего Шурку с панталыку. Запросто. У того ведь и так ветер в голове!

Да бог с ним, с Шуркой! – подумал я. Мне сейчас не до него было. Я все не мог выбросить из головы Бурлака и Ковалиху. И свою трусость, которая, чует мое сердце, дорого кому-то обойдется. Думать-то я думал, а ноги переставлять не забывал. Надо же было идти к Дорохину. Уроки делать.

Калитка у Дорохина была с секретом. Стоило открыть ее, и в доме трезвонил звонок. Чтобы все знали: кто-то идет. Это Женькин отец так придумал. Он же был на все руки мастер. Правда, у Женькиной мамы от наших звонков вечно голова болела.

Так что приходилось шустрить. Раз – и я на крылечке! Два – и уже топчусь в сенях, сбивая снег с валенок.

– А, титан мысли пришел! – встретил меня Женин брат Толик.

– Отец русской демократии! – ответил я ему.

Это у нас такой пароль был. Вместо «здрасти-до свиданья!» перекинуться парой знакомых строк. Он мне из «Золотого теленка». И я ему:

– Грузите апельсины бочками!

– Да ладно вам, книгочеи! – остановил нас Женька. И сунул мне в руки какой-то болт с насаженной на него гайкой. Он знал мою привычку что-то крутить-вертеть. А потом доходчиво объяснил, на какой минуте пешеход догонит поезд, вышедший из пункта «А».

Только сегодня я плохо его понимал. Не то, чтобы полным придурком был. Так, на четвертинку. Да голова моя была забита другим.

– Ты чего смурной такой? – спросил Женька.

И я все ему и выложил. И про Иркиного отца, и про Ковалиху. И про ее приказ следить за Бурлаками.

– Да… – сказал брат Толик, слышавший мой рассказ. – Влип ты, как кур!.. А твой Бурлак, видать, из мест отдаленных прибыл.

– Из каких? – не понял Женька. Откуда ему было знать, его же отец не сидел.

Брат Толик чертил что-то на большом листе ватмана. Он только что окончил институт и работал архитектором. В какой-то конторе, как он говорил. А иногда и дома.

– А, может, у него минус? – подумал вслух Толик.

– Какой такой минус? – теперь уж не поняли ни Женька, ни я.

– Эх вы, темнота! Это когда людей отпускают, только запрещают им жить в городах. Кому – в трех. Кому – в десяти. А кому – в целых ста! Так и пишут: «минус сто!».

– Ничего себе! – присвистнул Женька.

А я испуганно спросил:

– Думаешь, Бурлак «минус сто»?.. Чего же делать?

– А ничего! – сказал Женя. – Без нас разберутся!

Брат Толик выглянул из-за своего ватмана и почему-то вздохнул:

– Комсомолец!..

А потом повернулся ко мне:

– Зайди потихоньку к ним и расскажи про Ковалиху!

– После школы, – обещал я.

Но, как говорила мама, человек предполагает…

– Хиксосы, стройся! – скомандовал историк Василь Васильевич. И придирчиво осмотрел нашу шеренгу.

– Равняйсь!

Еще в пятом классе мы узнали, почему он называет нас хиксосами. Оказывается, племена гиксосов в каком-то затертом веке вторглись в Древний Египет и сколько-то там веков безобразничали в нем. Зато они научили египтян воевать на колесницах.

– Смирно! – громче прежнего проорал историк. – Обалдевать знаниями шагом марш!

И мы послушно потопали в дверь нашей мужской семилетки. Но я не успел в нее войти. Потому что Василь Васильевич взял меня за шкирку и прошипел:

– А ты – к директору!

На меня как будто потолок обвалился. За что? Что я такого сделал?

Николай Григорьевич не стал ничего объяснять. Он просто помахал перед моим носом бумажонкой с корявыми буквами.

– Твое?

Я только ниже опустил голову.

– Положи портфель и ступай за матерью!

Зря говорят: «Книга – источник знания». Для мелких пакостников это еще и способ вляпаться в очередную беду. Пару дней назад я дочитал книгу какого-то Яна «Батый». Очень там было завлекательное место, когда рабы восстали против то ли бухарского, то ли хорезмского шаха и вырвались из тюрьмы. Они сорвали с себя железные ошейники, на которых было выбито клеймо «Навеки и до смерти». Ошейники переделали в кинжалы, а к надписям добавили пять слов. Получилось: «Навеки и до смерти ненавидь шаха и его палачей». Во как!