Роберт Стивенсон - Остров Сокровищ. Перевод Алексея Козлова

Были ночи, когда ром и вода переставали помещаться в его голове, и тогда он, никого не боясь, сидел в гостиной и порой запевал свои древние, злые, дикие морские песни. В такие дни он иногда цеплял очки на нос и заставлял всю дрожащую компанию слушать его жуткие истории или хором подпевать какой-нибудь морской песне. Часто я слышал, как дом дрожит от «Йо-хо-хо и бутылки рома». Всем его соседям не очень хотелось расставаться с жизнью, и под страхом смерти каждый из них старался петь громче других, чтобы избежать последствий капитанского гнева. В этих припадках капитан был невероятно страшен – то с криком «Молчать!» он с чудовищной силой ударял кулаком по столу, то выплёскивал на всех свой гнев за то, что ему перечили, или наоборот становился свирепым за глупые вопросы к нему. А всё потому, что он считал, что никто не слушает его россказни. И при этом он никому не позволял покидать гостиную, пока не напивался вдрызг и не валился с ног на пол.

За все время, что капитан жил у нас, он ходил только в своей старой, почти истлевшей одежде, за исключением чулок, которые он порой покупал у местного торговца. В конце концов поля его ветхой шляпы опали, и висели с того дня, закрывая ему глаза, хотя это было большим неудобством при сильном ветре. Я помню его кафтан, которое он постоянно латал наверху в своей комнате, и который в конце концов превратился просто в коллекцию разноцветных заплат. Он никогда никому не писал писем и сам не получал их. Он не говорил почти ни с кем, кроме соседей, да и с ними, по большей части, только напившись до чёртиков. И никто никогда не видел его большой морской сундук открытым.

Единственный случай, когда ему дали отпор, случился во время тяжёлой болезни, незадолго до смерти моего отца, когда мой бедный отец был уже очень плох. В тот день доктор Ливси пришел к нам поздно вечером, чтобы осмотреть пациента, после осмотра заказал обед у моей матушки и пошел в гостиную, чтобы выкурить трубочку, пока не приведут лошадь из деревни. Тогда мы в «Старом Бенбоу» не держали лошадей. Я последовал за ним в гостиную, и помню, как мне бросилось в глаза отличие опрятного, щегольски-одетого доктора, с его белоснежным париком, яркими, живыми, черными глазами и приятными манерами джентльмена от жалких простолюдинов, которыми к тому времени был полон наш трактир, и прежде всего, от этого грязного, тяжеловесного, похожего на садовое чучело пирата, который, назюзюкавшись ромом сидел, навалившись грудью на стол.

Вдруг он, как истинный капитан, начал горланить свою вечную песню:

Сначала я полагал, что «сундук мертвяка» – это тот же самый здоровенный сундук, который поднимали в комнату капитана, и эта мысль смешалась в моих кошмарах с ночным одноруким моряком. Но к этому времени мы все давно перестали обращать внимание на эту песню – она была новинкой в ту ночь только для доктора Ливси, и на него, я заметил, она не произвела особо благоприятного впечатления, потому что он очень сердито посмотрел на капитана, прежде чем продолжить разговор со старым Тейлором, садовником. Они говорили тогда о новом лекарстве от ревматизма. Тем временем капитан постепенно вошёл в угар от своей собственной музыки и, наконец, со всех сил ударил кулаком по столу, что, как мы все это знали, означало тишину. Голоса мгновенно стихли, и замолчали все, кроме доктора Ливси, он продолжал, как прежде, говорить громким, ясным и добрым голосом, при этом энергично попыхивая трубочкой между каждым словом или двумя. Капитан некоторое время смотрел на него, снова хлопнул в ладоши, посмотрел еще пристальнее и, наконец, разразился злобным замечанием, произнесённым придушенным, низким голосом:

– Молчать на нижней палубе!

– Вы обращались ко мне, сэр? – спросил доктор. И когда хулиган снова поклялся ему, что это так:

– Я одно хочу сказать вам, сэр, – ответил доктор, – что если вы продолжите пить ром, мир скоро избавится от самого грязного негодяя на свете!

Ярость старикана была ужасна. Он вскочил на ноги, выхватил и открыл матросский складной нож, и намертво сжав его в кулаке, пригрозил пришпилить доктора к стене.

Доктор даже с места не сдвинулся. Он говорил с капитаном, как и прежде, через плечо, таким же голосом, громким настолько, что все комнаты могли всё слышать, но при этом оставался совершенно спокойным:

– Если ты сейчас же не положишь нож в карман, сукин сын, клянусь честью, ты будешь висеть на первом же суке в округе!

Затем последовала битва взглядов между ними, но капитан вскоре отвёл глаза, опустил оружие и занял свое обычное место, повизгивая, как побитая собака.

– А теперь, сэр, – продолжал доктор, – поскольку мне выпало счастье узнать, что в моем округе живёт такой интересный человек, как вы, вы можете рассчитывать, что я буду присматривать за вами днем и ночью. К вашему сведению! Я не только врач, я ещё и магистрат, и если я подам на вас жалобу, как только вы пошевельнёте хоть пальцем в неверном направлении, как вы сделали сегодня, я найду эффективные средства, чтобы вас выследили и удалили отсюда навсегда. Больше мне к сказанному добавить нечего!

Вскоре после этого лошадь доктора Ливси подвели к двери, он собрался и уехал, но капитан угомонился так, что был тих не только тем вечером, но и много вечеров после.

После этого, спустя совсем немного времени произошло первое из таинственных событий, которые избавили нас, наконец, от капитана, хотя, как вы увидите – не от его делишек.

Стояла холодная, тяжёлая зима, с долгими, трескучими морозами и затяжными штормами. С самого начала её нам стало ясно, что моему бедному отцу вряд ли удастся дотянуть до весны. Он слабел день ото дня. Мы с матерью с трудом удерживали нашу гостиницу на плаву, и были столь отягощены делами, что не обращали ни малейшего внимания на нашего неприятного гостя.

Это случилось ранним январским морозным утром. Бухта, серая от инея, терялась вдали. Морская рябь мягко стлалась к камням. Солнце все еще низкое, только касалось холмов и мутно светило высоко над морем. Капитан поднялся раньше обычного и отправился вниз по пляжу, его косичка развевалась над лохмотьями его синего френча, его медный телескоп был зажат под мышкой, его шляпа свалилась на затылок. Я помню, когда он уходил, что его дыхание висело перед ним туманным облачком, и последним звуком, который пришёл от него, когда он уже почти завернул за большую скалу, было громкое фырканье негодования, как будто он все еще заочно сражался с доктором Ливси.

Ну, в тот момент, когда мама была наверху с отцом, а я накрывал стол для завтрака к возвращению капитана, дверь гостиной открылась, и вошел человек, которого я никогда раньше не видел. Он был бледным, сухопарым существом, лишённым двух пальцев на левой руке, и хотя он носил на поясе кортик, он ничем не походил на старого, испытанного жизнью бойца. У меня к тому времени глаз был набит на моряков, с одной или двумя ногами, и я помню, что этот тип озадачил меня. Он совершенно не походил на моряка, но дух моря, привкус моря так и шёл от него мощными пульсирующими волнами.

Читать дальше