Александр Чумовицкий - Если из многого взять понемножку…

Славный корабль омулёвая бочка!
В бочке – царевич Гвидон.
Здесь ради рифмы поставим мы точку,
Хоть не последним был он.

…… … … … … … … ……
…… … … … … … … ……
…… … … … … … … ……
…… … … … … … … ……

Столько их бестолку падало в реки,
столько бежало к прудам…
Так что тебе я, Татьяна, вовеки
мячика в руки не дам!

Летят перелетные птицы
в осенней дали голубой,
там девушка, песнь распевая,
сидит на вершине крутой:

«Не знаю, что стало со мною,
печалью душа смущена —
не нужно мне солнце чужое,
чужая земля не нужна.

Далеко-далеко, за морем,
стоит золотая стена,
а я остаюся с тобою,
родная моя сторона.

В стене той заветная дверца,
за дверцей большая страна.
Не нужен мне берег турецкий
и Африка мне не нужна!»

И кос ее золото вьется,
и чешет их гребнем она.
Вставай, вставай, кудрявая,
На встречу дня!

Вечер был, и не на шутку
на дворе трещал мороз.
Шёл по улице малютка
и тащил с дровами воз.

«Ну, а где ж твоя савраска,
почему одна вожжа?»
«Умерла!» – сказал он басом,
посинел и задрожал.

Плакал он, как вырубали
лес, а следом и отца
зарубил жестокий барин,
бросил в дровни мертвеца.

Вдоль дороги стынут ёлки,
Наш сиротка весь продрог,
утащили тятю волки
прямо с похоронных дрог.

Много вынес этот мальчик,
мёрз и мок, плутал в лесу,
даже заморозил пальчик.
ковыряя им в носу.

Сёк его десятник жадный,
голод-царь его морил,
но широкий и громадный
путь малютка проторил.

Милый плут! Малютка этот
уморительно был мал…
Под уздцы рванул поэта
и быстрее зашагал.

Так сказал поэту мальчик:
«Вместе нам судьба теперь.
Как помянет кто мой пальчик —
сразу вспомнит о тебе!»

Как-то в полночь, в час угрюмый
полон был я страстной думы:
«Приходи ко мне, Глафира,
ненароком, невзначай.
Мы с тобой за самоваром
не потратим время даром,
самовар исходит паром,
будем пить горячий чай.
Приноси кусочек сыра —
в доме нету, выручай!
Ведь без сыра – что за чай!»

Ясно помню ожиданье,
самовара раздуванье,
в самоваре – очертанья
тускло тлеющих углей…
О, как жаждал я рассвета,
как я тщетно ждал ответа
на страданье без привета,
на вопрос о ней, о ней —
о Глафире, что блистала
ярче всех земных огней.
И о сыре, что при ней.

Я хочу напиться чаю,
к самовару подбегаю:
«Приходи скорей, Глафира,
малость рядышком побудь», —
ожидая этой встречи,
повторял я целый вечер.
И когда собрался в чашку
кипятка себе плеснуть,
стук внезапный в двери дома
мне почудился чуть-чуть —
Вот и к чаю что-нибудь!

Но едва лишь дверь открыл я,
вдруг, расправив гордо крылья,
перья черные взъероша
и выпячивая грудь,
вовсе даже не Глафира,
а ворона, хоть и с сыром,
в дом влетела и присела
на минутку отдохнуть.
Позабыв мне даже клювом
в знак приветствия кивнуть.
Или сыра дать куснуть.

Взгромоздясь на бюст Паллады,
что стоял у двери рядом,
этим сыром собралась она
уж было закусить —
то ли поздно пообедать,
то ль позавтракать так рано.
И тогда на всякий случай
я решил ее спросить:
«Уж не ты ль – моя Глафира,
без которой мне не жить,
чаю с сыром не попить?»

Но во всё воронье горло
каркнула ворона гордо
мне в ответ одно лишь слово,
только слово: «Невермор!».
Сыр из клюва тут же выпал,
я схватил его – и выпил
чашку чаю с этим сыром.
Каркнула ворона: «Вор!» —
и с тех пор такого сыра
не встречал я невермор…
Очень вкусный был рокфор!

Над седой равниной моря
ветер тучи собирает
и кораблик подгоняет
на надутых парусах —
это парни из Суоми
у соседей спёрли Сампо —
ту, что сделал Ильмаринен
из пушинки лебединой,
из кусочка веретенца
и из молока коровы
и из ячменя крупинки… —
там еще есть компоненты,
но перечислять их долго,
надо плыть домой скорей.

Между тучами и морем,
реет Лоухи-колдунья,
редкозубая старуха,
к бедрам крылья прикрепив.
Им летит она вдогонку,
то бедром волны касаясь,
то стрелой взмывая к тучам, —
не освоилась ещё.

Настигает бабка финнов,
Сампо с палубы хватает
и за борт её бросает —
ту, что сделал Ильмаринен
из пушинки лебединой,
из кусочка веретенца
и из молока коровы… —
в набежавшую волну.

Сам могучий Ильмаринен
испугался и заплакал:
«Вот утонет, что я создал
из пушинки лебединой,
из кусочка веретенца —
и так далее по списку,
и тогда у Калевалы
будет очень много бед».
Вяйнямёйнен тоже плачет:
«Утонула в море Сампо —
та, что сделал Ильмаринен
из пушинки лебединой…
В общем, страшный нам урон».

Тут отважный Лемминкяйнен
говорит слова сквозь слёзы:
«Знаю я, друзья, героя,
что поможет нам в беде —
изведёт старуху злую
и со дна достанет Сампо —
ту, что сделал Ильмаринен… —
дальше знаете вы сами.
Про него мне рассказали
руны в очень странной книжке.
Он живёт неподалёку —
там, где наши рыболовы,
словно пасынки природы,
раньше невод свой бросали,
где чернели наши избы,
как приют убого…“ – „Хватит! —
тут промолвил Ильмаринен. —
Лемминкяйнен, ты увлёкся!
Ближе к делу говори!»

«Буду краток, извините, —
согласился Лемминкяйнен,
просморкался, слёзы вытер
и по делу так сказал:
– Есть у этого героя
из старинной русской сказки,
как у бога-громовержца,
удивительный топор —
этим колуном он даже
прорубил окно в Европу,
а потом старух немало
злых и жадных погубил.
Порешит и нашу Лоухи,
а топор закинет в море —
тот топор умеет плавать,
значит, и нырнуть сумеет,
чтобы Сампо отыскать,
ту, что сделал Ильмаринен…»
«Знаем, знаем! – закричали
остальные персонажи. —
Все мы тоже пели руну
про чугуевский топор!»