Люда Тимурида - Моя профессия ураган

Я плыла… Я видела их огромные глаза…

И пьеса, роль, танец, только усилились струями внимания и мысли миллионов людей, я росла их энергией, а не страдала от нее; я брала ее у них и возвращала к ним же, возвысив и облагородив ее, где я была нечто вроде фокуса и перерабатывающего центра…

Но уже после первого выхода случилось нечто странное… Не было обычных бурных аплодисментов, взрывов восторга, любви… Какое-то абсолютное, полное, молчание… Ни одного звука не доносилось из зала, ни хлопка, ни крика браво, даже дыханий. Они лежали, устремив глаза вперед на сцену, и не дышали. Не было даже враждебных криков… Полное молчание… Оно было таким полным, что я поняла — это провал…

Но Маэ жила во мне…

Вот он, Лан… Почему-то это Радом… Почему вдруг?!! Где танцовщик!?! Сердце забилось…

— Ты мавка!?

— Меня зовут Маэ… — со слезами тихо отвечаю я, чтоб никто не слышал…

И все плывет…

Даже не знаю, как я продержалась…

Но я играла, сжав зубы, полностью забыв про все… Поскольку я была все время на сцене, и держалась данная двухчасовая постановка в основном на мне… Я видела недоуменные, огорченные, растерянные, заплаканные лица актеров, не понимавших, что происходит. И, сцепив зубы, я ободряла их… Предаваться горю буду позже, когда этот невыносимый позор кончится…

Все плыло… Почему Радом, почему кого-то выносят окровавленного со стрелой и оказывают скорую помощь, почему тэйвонту стоят вокруг сцены в три ряда с суровыми лицами?

И полное молчание…

А потом во мне начало нарастать какое-то ошеломительное спокойствие… Я полностью отдалась потоку, все понимала, все контролировала, но уже не могла остановиться… Я была выше этого… И от каждого моего жеста вздрагивал зал… Но молчал…

С какой любовью шла моя девочка на руки Лану…

И все больше почему-то на сцене тэйвонту, и куда-то уносят тэйвонту актеров…

И они постепенно заменяют выбывающих актеров… Откуда-то свистят стрелы, но я их не замечаю… Я танцую среди них, легкая и печальная, как перышко… Только

Рила осталась из прежнего состава… Но она танцует, как настоящая принцесса

Ришка, в плотном кольце прикрывающих ее тэйвонту… И она в настоящем легком и очень дорогом аэнском военном доспехе…

Как Радом обнимал меня! Откуда он знал сцены? Боже, бесстыдный!

Не знаю, как я продержалась до конца, до последнего действия, не нарушив ни одного внутреннего или внешнего проявления, а, наоборот, выложившись полностью, до конца… Ведь это была так любимая мной великая история о великой и трагичной прекрасной любви…

Когда я окончила последний танец, молчание стало просто бездонным… Оно было абсолютным… И почему-то тысячи смотрящих глаз. Даже мой слух тэйвонту не слышал ни одного звука, точно они там замерли… По роли я опускалась на землю возле любимого Героя. И засыпала, счастливая, в его руках… Я лежала и плакала. Такого позора и унижения, и провала я не испытывала никогда… Мне хотелось умереть…

Не знаю, сколько это длилось… Я знала, что такого провала я не переживу…

Ведь это я была виновна в нем, ибо именно я вела танец, вела партию, вела все… Я плакала и ничего не видела, ибо должны были опустить занавес… Черт с ним, с искусством — уйду в солдаты…

…А потом раздался удар и страшный треск, и я вжала голову, от удара по ушам, поняв, что снова началось страшное землетрясение, как десять лет назад. Так мне и надо — подумала я сквозь слезы… Я даже не собиралась прятаться и вставать… Я хотела умереть… Этот страшный грохот давил уши…

Мой взгляд случайно упал на актеров моей группы, вышедших и застывше смотревших большими парализованными глазами прямо в зал…

Медленно, медленно я обернулась…

И безумный невыносимый грохот почему-то стал нестерпимым, словно ответив мне, усилившись еще тысячекратно…

Это были аплодисменты!

Все сотни тысяч людей стояли стоя на ногах, плача, безумно аплодируя руками над головой, воздавая почести, которые воздают только императору…

— Она так заворожила зал, — сказала Радому подошедшая сбоку Тигэ, речь которой я краем глаза читала по губам, — что они готовы были убить того, кто нарушит святое мгновение очищающей душу тишины искусства…

Я медленно встала.

Эта картина надолго врезалась мне в память и утешала меня в минуты неудач и сомнений в своем творчестве… Стоящий амфитеатр, плачущие лица и миллионы бешенно бьющихся рук, как обезумевшие птицы… Ошалевшие, заплаканные глаза…

— Вставай, вставай, — ошеломленно и испуганно произносил Эфраимос. И я читала его слова по губам, ибо его совершенно не было слышно из-за пугающего, грозного рокота и рева, когда он за руку тянул меня к краю рампы… -

Поклонись им же… Они же убьют нас звуком…

Я не поклонилась. Я молча стояла, наоборот, полностью выпрямившись.

…Да, весь громаднейший амфитеатр на сотни тысяч человек был на ногах…

Сотни тысяч мокрых, громадных, счастливых глаз… Они все стояли стоя… Я снова видела миллионы раскрытых ртов; бешено бьющихся над головой, как крылья голубей, рук; безумные, кричащие, рвущие на себе одежду и драгоценности, плачущие лица… Аааааа… Я поняла, что треск и рев это были звуки миллионов ударов ладоней и давно перешедшего возможность разобрать человеческий голос обезумевшего, сумасшедшего, заплаканного крика… Невозможно даже представить подобного безумства…

Я увидела счастливое заплаканное лицо Рилы, странно смотрящей на меня.

Они признали меня как художника, вопреки всему, не побоялись, и воздали почести художнику, которые не воздавали Царям уже сто лет.

Я не поклонилась!

Постепенно они перешли в ритмичные удары и каждый синхронный удар разрывал голову… Эфраимос сел, прикрыв голову. Я спокойно стояла… И все шаталось…

Кричащие, совершенно растрепанные, безумные, дергающиеся люди… Заплаканные, мокрые, срывающие с себя норковые манто и драгоценности, кидающие их на сцену, ничего не соображающие, только рвущиеся поближе к сцене…

Ни-ка! Ни-ка! Ни-ка!

И вздернутые в знаке повиновения и преданности руки.

Да, они скандировали имя… Рев… Грозное, страшное имя, в безумии повторяемое миллионом раскрытых в иступленном крике ртов…

Я же спокойно и гордо стояла, не склонив головы. Такого никогда не было. Никто не понимал, что происходит. Но я даже не улыбалась, стоя с суровым лицом. Я знала, что сейчас, в момент наивысшего триумфа, на меня устремлено все тысячи зеркал, и даже Храмовая система. И сейчас, в праздник, мое лицо увеличено в миллионы раз. И все видят малейшее его изменение.

И я просто устало провела по нему рукой. Маэ исчезла, осталась я сама, выпрямляясь. Осталось и на миллионы глянуло мое собственное лицо. Во всей суровости. Уже больше не прячась, в полную мощь, перестав скрывать свою душу и став такой, какой даже представить меня не мог Радом…