Люда и Игорь Тимуриды - Моя профессия ураган

Он зашипел.

— Я найду тебе аэнца!

— Я сама себе его найду! — презрительно сказала я, насупившись. — Я не желаю, чтобы знали, откуда у меня эти травмы.

— Но аэнцы не спрашивают!

— Они сейчас, после трагедии с лошадьми, работают вместе с тэйвонту! — зло, яростно сказала я.

Он поглядел на меня, и тут же прекратил пререкаться.

— Добро! — ласковым голосом сказал он. И сладко добавил, будто это мелочь, широко улыбаясь: — Сейчас мы еще только повторим пяток раз твою партию с партнерами, и можно репетировать на главной сцене!

— Оооо… — сказала я.

Он вышел, а я устало облокотилась на стул аккомпаниаторши, отдыхая. Две женщины легче найдут общий язык, когда он направлен против одного мужчины…

— Ужас! — сказала я, разглядывая клавесин. — Я так устала…

Я пыталась говорить с теми же железными нотками, которые слышала в голосе той стервы. Все-таки громадный опыт позволял мне даже по небольшому кусочку, иногда даже по одному виду безошибочно предполагать, какой будет голос и голосовое поведение у конкретной особи. Когда тебе приходилось имитировать сотни тысяч, а может и миллионы человек, непрерывно меняя облик и разгадывая их психологию и голос, для тебя остается мало загадок — все прозрачны.

— Ужас, — согласилась она. — Я так устала!

Она подняла пальцы, показывая как.

— Не могу же я поднять обе ноги, чтоб показать, как ты, — ухмыльнулась я. Мы обе расхохотались.

— И почему моя героиня такая стерва? — пожаловалась я, расслабляясь. Было так блаженно опереться после изматывающей тренировки.

— Ну так это же твой характер?! — удивилась она.

— Ну, знаете! — оттолкнулась от нее, отворачиваясь, сказала я. — Это совсем уже слишком!

Губы мои обиженно подрагивали.

Она, подлизываясь, подлезла со стороны моего лица.

— Ну-ну, я же пошутила, — ласково сказала она, вытирая слезы.

Я осторожно успокоилась. Нервы — как расстроенные струны.

Она вздохнула.

— Никогда не думала, что люди так сложны… — проговорила она. — Почему мне так хочется тебя обнять? — ворчливо сказала она, прихорашивая меня, будто дитя.

— Я не знаю, — недоуменно и обиженно пожала плечами я.

Мы обе расхохотались.

— А грима то, а грима!

— Это не у меня, а у роли! — обиделась я.

— Да я тебя без грима никогда не видела!

— А это уже маскировка! — довольно сказала я.

Мы опять покатились от смеха. Так мы и смеялись вместе, незаметно подмигивая друг другу и покатываясь, когда они вошли.

Эфраимос, увидев, что мы смеемся, подмигнул мне.

— Как я люблю, когда ты так смеешься, — довольно сказал он. Я только закатилась сильней, и, чтоб успокоиться, мне пришлось зажать самой себе рот.

Но губы еще долго так вздрагивали.

— А на правду кто же обижается! — ласково ущипнув меня, тихо сказала аккомпаниаторша, нежно подталкивая меня в середину зала, где уже ждали меня настороженные мои партнеры…

Этот изверг совсем меня измучил. Говорил — один два раза, а сам прогнал меня раз двадцать вместе с партнерами и остальными танцовщиками, увлекшись и подкидывая все новые и новые идеи…

В этом был один плюс — партнеры балерины и танцовщики зверем смотрели теперь не на меня, а на режиссера.

А я им ассистировала…

И потянулись мои будни в театре…

Правда толстенький режиссер ужасно обиделся, когда тем же вечером я не пустила его к себе "домой", когда он провел меня до коморки, где жила эта несчастная… Он-то думал, что оказывает мне одолжение! Ничего себе самомнение!!! Мне еле удалось от него отбиться…

— А зачем же ты меня очаровывала? — недоуменно и обиженно спросил он.

— Я это… — сдавленно сказала я, — флиртовала для роли! — выпалила я первое пришедшее в голову.

Он почесал голову, и я поняла, что в понятие флирт мои поползновения явно не укладывались…

Он потоптался…

— А еще пофлиртовать не хочешь? — наконец растеряно спросил он.

Я ахнула.

— Нет уж, дудки, — сказала я. — Если ты мою пятиминутную чепуховую роль прогнал сто раз, то что же теперь прима чувствует?! — с ужасом спросила я. — Я себя чувствую так, будто это на мне воду возили, то она, наверное, будто это на ней скакали…

Надо мной наверху издевательски заржали.

— Тут конюшни? — удивилась я.

— Да нет! — сказал толстяк. — Здесь живут…

— А почему лошадь на крыше? — ахнула я.

Я услышала сразу несколько смешков в разных комнатах. Зато наверху замолчало, заматерилось, а потом смачно плюнуло сверху на нас. Я еле успела сбить нас вместе с толстячком в сторону.

От усталости я не выдержала, и меня охватил истерический смех.

— Это в-верблюд! — сквозь спазмы хохота выдохнула я, поняв, что ошиблась.

Дом начинал разогреваться.

— Эй, вы! — рявкнули наверху.

— Оно говорит!!! — не выдержала и затряслась я, не в силах сдержаться. Меня просто крутил смех, а режиссер меня поддерживал… Мы словно стояли на свидании на виду у всего дома, трясясь от хохота под домом, который трясся от хохота.

— Ууу, — завыли от злости наверху. — Эй, кобыла, я сейчас тебе спущусь и как заржу!!!

— Ария лошади?!? — захлебываясь, вызывающе громко, даже удивленно переспросила я, представив, как он ржет перед публикой, аплодирующей ему в окнах.

В комнатах визжали от смеха.

Тут выбежал какой-то старичок начальник.

— Что происходит? Что происходит? — заметался с перепугу он.

Я внимательно посмотрела на него, а потом твердо сказала, махнув рукой.

— Ничего и варить!

Из дома раздавался какой-то странный писк, идущий из окон…

— А где же лошадь на крыше? — недоуменно оглядываясь, спросил старичок.

С жильцами случилась истерика. Аааа…

— Показа-ать?!? — скорчившись и вне себя от смеха, вскрикнув, предложила я.

В доме творилось что-то невероятное. Там рыдали от хохота, перемежая свое ржание сдавленными всхлипами…

— Я тебе покажу лошадь!!! — по звериному завыли на верху.

— Коб-былкой запрыгаешь?!? — переспросила я, не уверенная, что такое возможно.

Рев, шум, крик, стоголосое ржание!

Все! Люди уже истерически хохотали как безумные во всю глотку, хлопая себя по коленям, катаясь по полу, бьясь об стенку, уже ничего не воспринимая, трясясь и не в силах остановиться… И не желая даже посмотреть на лошадь, которая высунула свою голову из окна и похабно ругалась, выплевывая оскорбления, которые никто не слышал, а я тыкала, корчась, в нее пальцем…

Эфраимос быстренько затолкал меня в каморку подальше от греха, чтоб я еще чего-нибудь не учудила, сам трясясь от хохота и приседая, и побыстрей отчалил, пытаясь не смотреть на меня, чтоб не ржать. Но я же видела, как кривится в улыбке его красное от смеха лицо и как его плечи вздрагивают, не в силах сдержаться…

На следующий день только каждый раз, когда ему на глаза попадалась моя физиономия, Эфраимос кривился от смеха и отворачивался.